Взгляды на жизнь щенка Мафа и его хозяйки - Мэрилин Монро - Эндрю О'Хоган

Уилсон качнулся и быстро покосился на мистера Казина.

— Не верю, Альфи! — сказал он.

— Эдмунд…

Старик взглянул на профессора Триллинга и сощурил глаза.

— Ваш курс имеет хоть какое-нибудь отношение к Америке?

— Только к ней он и имеет отношение.

— Неужто?

— Да. Америка у нас в крови, Эдмунд. Это наша движущая сила. Мы американцы, которые учат юных американцев читать.

Ирвинг Хоув покачал головой.

— Нет, Ирвинг, они не выйдут на улицы, — сказал Триллинг. Альфред Казин тоже покачал головой. Триллинг повернулся к нему: — Нет, Альфи, они не станут искать, куда бы выместить свою злобу. Они попытаются понять значение морального авторитета в современной литературе. Если они научатся читать, то потом научатся и жить. Мы хотим обратить их внимание на Дидро.

Уилсон глотнул виски.

— Это не по-американски, Лайонел. Как угодно: по-английски, по-французски, по-немецки. Но прежде всего по-английски.

Мистер Хоув попятился и отошел за диван, словно отгораживаясь от любых намеков на патриотизм.

Пока они вели этот светский спор — светский на поверхности, оскорбительный внутри, — я дернул ушами и вмиг услышал голоса всех собравшихся на вечеринке. Их голосами говорила Европа, вдруг уварившаяся до современной жижицы, — голосами сыновей и дочерей иммигрантов, заявивших свои права на американскую новизну. Карсон стала Лулой Карсон Смит, Мэрилин — Нормой Джин Бейкер, мистер Триллинг — Лайонелом Мардохеем, а наш старый знакомец Ли Страсберг — Израэлем Страссбергом. Они были детьми в крошечном саду Америки: живо открывали новое в себе и радовались окружающему миру, с готовностью подстраивающемуся под их нужды, — при этом каждый вносил свой вклад в дело забвения.

Мэрилин окинула взглядом собравшихся и подумала, что они похожи на персонажей миллеровских пьес — только добрее, сильнее духом и лучше приспособлены к успеху. Наконец она могла порадоваться тому, что этот этап ее жизни пройден. Впрочем, она догадывалась, что никогда не перестанет выискивать в семейных парах черты, которые помогают людям держаться вместе, — и те, что приводят семьи к краху. Сегодня ее посетила простая и свежая мысль: счастливые пары не провоцируют друг друга на конфликт едкими замечаниями. Какая трогательная истина. Я видел немало совсем молодых семей, которые в промышленных масштабах генерируют в адрес друг друга бессмысленные, колкие — если не сказать злобные — высказывания. Однако Триллинги были не из таких. Их ссоры проходили в тишине. В лучших традициях Генри Джеймса. Они приберегали злобные шпильки для окружающих, да и те сперва заворачивали в тончайшее кружево, надушенное ароматом безупречных манер. Но срабатывало не всегда. Первой обычно срывалась Диана.

— По-французски? По-английски? И это говорит человек, написавший «Замок Акселя»! Знаешь, Эдмунд, эти исследования американских сражений ударили тебе в голову. По-моему, ты с ума сходишь. Или перепил?

Диана совершенно вышла из себя, и Лайонел попытался угомонить жену одним словом и кивком.

— Диана, — сказал он.

— Постой, Лайонел, — вмешался Уилсон, — миссис Триллинг наверняка припасла веский аргумент. И, кстати, она права. Я сегодня выдул столько виски, что хватило бы поднять корабли конфедератов, затонувшие у острова Гвинн.

Уилсон пошатнулся и наступил мне на хвост. Я пискнул, но никто не заметил.

— Работа, работа… — добавил он. — Убивает всякое желание выступать на публике.

— Б-брось, Эдмунд, — с запинкой сказал Казин (старые привычки давали о себе знать).

Уилсон поглядел на него с нескрываемым презрением и жалостью, которую приберегал для иммигрантов, поставивших слишком много на американские идеалы и обещания. Он подумал, что в воззрениях мистера Казина сквозит нотка старого Бруклина, Браунсвилла, а его стремление на любой вопрос давать правильный ответ попахивает городским колледжем.

Уилсон осушил бокал, и кубики льда звякнули о его зубы. Профессор Триллинг вернулся в себя — туда, где плохое поведение окружающих лишь подтверждало безупречность его собственного. Однако в мыслях он задавался вопросом, почему не пустил Казина в Колумбийский университет: по уважительным причинам или только потому, что одного еврея там достаточно?

— Я неправильно выразился, — сказал Уилсон. — Порой я крайне туманно выражаю свои мнения. Я только хотел сказать, как мне грустно видеть слепое преклонение перед английскими ценностями.

— Может, на каком «берегу интеллектуалов» им и преклоняются. Например, в Уэллфлите, — сказал Ирвинг Хоув. — Вон стоит Стивен Спендер. У него все мысли о великих англичанах.

— Ах да, Стивен, — кивнул Уилсон. — Как и многие англичане, он не знает, куда идет, зато всегда знает кратчайший путь.

Лайонел посмотрел на Диану и указал на часы. Мэрилин подумала, что им наскучило ее общество, но из окна веяло холодным ветерком, и ей было хорошо.

— Англичане — слепые предводители слепого стада, — сказал Уилсон, едва продирая глаза. — И потому заслуживают презрения. Все эти второсортные художники и профессора с высокими тонкими голосками… Презираю!

С этими словами Уилсон наклонился и поставил пустой стакан на пол. Он сделал это очень медленно, и публика за это время успела разойтись.

— Не обращай на меня внимания, я всего лишь уроженец лжи, — сказал я. Он пропустил мои слова мимо ушей и, не выпуская из рук стакана, откинулся на спинку стула. Еще не поздно, сказал я себе, еще есть время. В следующий миг я рванул вперед и попытался оттяпать Уилсону пальцы.

— Ай! — красноречиво воскликнул он. — Паршивый пес меня цапнул!

— Вот тебе, — сказал я. — Кровь патриота! Я тебе покажу, злодей! Я тебе покажу, как принижать мой народ!

— Ой-ой, — сказал Уилсон. — Мерзкая шавка. — Он осмотрел свои розовые пальцы-сосиски, потом утих и вновь закрыл глаза. — Ах, эта неотменимая модальность тактильного…

— Маф! Я прямо не знаю, что сказать! — Мэрилин взяла меня на руки и виновато поглядела на хозяев. — Обычно он такой… спокойный, добрый, не то что сегодня.

— Не переживайте, это пустяки, — сказала миссис Триллинг. — Приятно с вами познакомиться. У вашего песика очень тонкий критический вкус. Подыскать бы ему место на факультете!

* * *

Когда в тот вечер мы добрались до дома, по поведению моей хозяйки стало ясно, что я попал в немилость. Я тыкался в нее носом и ластился, но она полностью ушла в свои мысли и, по-видимому, решила реже брать меня на вечеринки.

Мэрилин сидела перед туалетным столиком и по очереди снимала накладные ресницы. Домработница Лена гладила ее одежду и аккуратно складывала в два громадных чемодана.

— Лена, будь лапочкой, прогуляйся с Мафом в парке, — попросила Мэрилин. — Он сегодня скверно себя вел. Надоел до ужаса. — Она прикусила губку и взяла в руки серый блокнот, который часто брала с собой на занятия мистера Страсберга. — Он сознательно безобразничал.