Простые радости - Клэр Чемберс

– Ну не знаю, как там насчет мужчин. Даже на то, чтобы пересмотреть свое мнение о Фрэнке, мне понадобилась пара лет, настолько я потеряла голову. Я поняла, что наконец пришла в себя, только когда увидела его на Пикадилли в окно автобуса и ничегошеньки не почувствовала. А раньше я бы выскочила на ходу, чтобы догнать человека, который просто на него похож. Видите, Говард, я не всегда была такой разумной женщиной, как сейчас.

– Жаль только, что вам пришлось через все это пройти, чтобы стать такой, как сейчас.

Она взглянула на него с благодарностью. Ей никогда раньше не приходило в голову, что все эти испытания, почти разрушившие ее, сделали ее лучше.

– Спасибо, что выслушали меня. Простите, что я так разболталась.

Они уже почти подъехали к дому. Джин чувствовала невесомость, глубокое облегчение, как после исповеди.

– Вы не разболтались. Я рад, что вы смогли мне это рассказать.

– Я жалею только о ребенке. Ей сейчас было бы десять. – Джин покраснела. – Не знаю, почему я сказала “ей”.

Задумчивое молчание, последовавшее за этой репликой, не прерывалось все те несколько минут, что оставались до конца пути.

18

КОЛОНКА КЭТ

Фруктовые сады буквально ломятся от восхитительных кентских яблок, и настало время вспомнить любимые рецепты. Пряный яблочный пирог прост в приготовлении и даст вам отдохнуть от шарлотки. Он хорош и горячим, с заварным кремом, и холодным – с чашечкой чаю, вместо традиционного кекса с изюмом.

3 яблока почистить, вынуть сердцевину и нарезать

2 ч. л. золотого сиропа

1 ст. л. сливочного масла

1 ч. л. молотой корицы

ДЛЯ ТЕСТА:

4 унции сливочного масла

2 ст. л. золотого сиропа

4 унции сахарной пудры

2 яйца

4 унции муки

1 ст. л. молока

Томите яблоки на слабом огне с сиропом, маслом и корицей, пока они станут мягче (но не превратятся в кашу).

Для теста положите масло с корицей в миску и несколько минут размягчайте на водяной бане. Снимите с огня, вбейте сахар и яйца. Понемногу добавляйте муку и молоко, чтобы получилась консистенция слегка взбитых сливок. Положите кусочки яблок в смазанную жиром металлическую или огнеупорную форму и залейте их тестом. Выпекайте на 180 градусах 25–30 минут, пока пирог не приобретет золотисто-коричневый оттенок и не станет упругим на ощупь.

Джин вытащила лист бумаги из пишущей машинки и добавила его в стопку. Теперь у нее набралось рецептов с яблоками на целую страницу, и за каждый она могла ручаться лично, потому что проверила их на собственной кухне в предыдущие вечера. На углу ее стола примостилась жестянка для пирога, а в ней красовались невостребованные слоеные пирожки, остаток целой партии. Даже самые прожорливые из ее коллег, дегустаторы всех ее экспериментов, больше не поддавались искушению и, проходя мимо ее стола, отводили глаза. Зазвонил телефон. Джин нащупала трубку в писчебумажном завале и услышала прерывистый голос телефонистки, которая объявила: “Вас мистер Тилбери”. Он и раньше звонил ей на работу – Гретхен предложила иногда так договариваться или подтверждать договоренности, – но это был их первый разговор после поездки к тете Эди неделю назад.

Вспомнив интимный, исповедальный тон их последней беседы, Джин внезапно оробела и исполнилась сожалений. Она раньше никому никогда не рассказывала про аборт. Мать знала, ну конечно, но предпочитала не знать, и это никогда не обсуждалось, ни в больнице, ни позже, когда Джин вернулась домой, ни когда-либо потом.

Дорри, отбывшая в Китале за два месяца до этого, была уже недоступна для сестринских откровений, а в письме такие новости не расскажешь. И вот, больше десяти лет пробыв своим собственным советчиком, она выбрала того единственного на свете человека, на которого хотела произвести впечатление. Видимо, ее способность здраво рассуждать затуманили жара и яблочное бренди.

Времени на то, чтобы справиться с начинающейся паникой, не было; телефонистка на коммутаторе уже их соединила.

– Привет, Джин, надеюсь, я вас не отвлекаю, – раздался знакомый застенчивый голос.

– Нисколько, – ответила она. – Я печатаю рецепты с яблоками и вполне готова отвлечься.

– С яблоками? – переспросил он. – Что натолкнуло вас на эту мысль?

– Приходится черпать вдохновение там, где я его нахожу.

– Кстати о трофеях того дня: я починил брошку тети Эди и хотел бы завезти ее вам по дороге домой.

– Вы хотите сказать сюда? – Она помнила, что в четверг у него в магазине короткий день.

– Да, я имел в виду на работу – если это удобно.

– Это будет отлично. Очень мило с вашей стороны.

– Я с удовольствием. Буду у вас примерно через час.

Она повесила трубку и стала обмахиваться блокнотом, довольная тем, что провела разговор, не выдав неуместной радости от предстоящей встречи. Последние несколько ночей ее мучила бессонница. Мрачные мысли, которые будили ее в три утра и гнали всякую надежду уснуть до рассвета, произрастали из странной формы вины. Это было не обычное ощущение вины, когда жалеешь о прошлых проступках, а предвосхищающее – за то, что, возможно, еще сделаешь. С тех пор как Говард признался, что у них с Гретхен больше нет сексуальных отношений, Джин позволяла себе воображать, каково это – заниматься с ним любовью. Даже скорее, как он будет это делать с ней, потому что в ее фантазиях она была преследуемой, а не преследователем. Она смогла договориться со своей совестью, оправдываясь тем, что а) разум невозможно контролировать – мысли бродят, где хотят; б) у нее нет ни малейших намерений открывать свои чувства или действовать, руководствуясь ими; в) этими фантазиями она не предает Гретхен, потому что та, очевидно, отказалась от каких бы то ни было сексуальных отношений с Говардом.

Без десяти два Джин пошла в женский туалет привести себя в порядок перед маленькой зеркальной плиткой над умывальниками. Она причесалась и заново припудрила розовые щеки и нос. Никакой другой косметики на ней не было – предыдущие эксперименты неизменно приводили к тому, что она выглядела раскрашенной, как клоун, поэтому вся косметика была отправлена в ящик с сокровищами, где Джин ею любовалась и никогда не пользовалась. Тем не менее она была больше обычного довольна своей внешностью в целом, потому что на ней было платье Гретхен, а его всегда замечали и хвалили.

Когда она вытирала руки о бумажное полотенце на сломанном валике, дверь открылась, вошла одна из секретарш, несчастная, с покрасневшими глазами, и шмыгнула в кабинку, хлопнув дверью. Джин опознала в ней ту хорошенькую девицу, которая часто обнималась с парнем из типографии.

Недели и месяцы после того, как Фрэнк ее бросил, Джин сама