Место для битвы - Александр Мазин

– Нет, но…

– Стоп! А о моих воинах?

– Не многие из них переживут это лето,– мрачно произнес парс.

– Кто? – спросил Сергей.

– Не знаю. Беда над ними всеми. И над всей вашей землей. Этот год принесет перемены, а перемены – это всегда смерть многих. Может, и мне тоже,– грустно проговорил парс.– Скоро.

– Хочешь, я отпущу тебя? – Серегу вдруг пробило на милосердие.– Прямо сейчас?

Прошлой зимой Серега со Сладой и трехмесячным сыном решили съездить в Витебск. Сына крестить. В Витебске, как сказали Сладе, жил сейчас булгарский священник, а в крохотной полоцкой общине священника не было.

Ехать предполагалось с комфортом. Серега попросил у знакомого купца большие крытые сани, взял из княжьих конюшен трех коней. Князя в городе не было: уехал в Торопец с малой дружиной. Распоряжался в Детинце Гудым, старший сотник, Серегин непосредственный начальник. Когда Духарев попросился сгонять в Витебск, Гудым возражать не стал. Время тихое, бездельное. Практичный сотник не просто отпустил Духарева – превратил отпуск в командировку, а вольного варяга – в официального гонца: дал два письма. Одно – лично витебскому посаднику, другое – для князя. Последнее тоже следовало отдать посаднику, чтоб тот отправил его дальше со своим человеком. Но этим дело не ограничилось. Гудым вызвал Устаха, велел взять десяток отроков и сопроводить Серегея до Витебска и обратно. Проверить, все ли спокойно на дороге.

Так что повезли Серегина сына словно княжича: на тройке да с охраной из настоящих княжьих дружинников.

Конечно, никто на них по дороге не напал. Может, и шалили на тракте лихие люди, но чтобы налететь на дюжину дружинников, надо быть не просто лихим, а абсолютно безбашенным. Если по уму, то следовало вперед послать тройку с одним юным отроком – в качестве живца. А остальным идти следом, на хорошем отдалении. Но использовать в качестве живца свою семью Серега бы все равно не позволил.

Приехали. Посадник, тоже варяг, принял ласково. С Серегой и Устахом он был и раньше знаком. Серега вручил письма, представил посаднику жену (дитя оставили в возке, с девкой-челядинкой), сказал, что – лекарка. Если кому нужно… Оказалось, болящих в Детинце нет. Зато зимует в городе старый волох, так что с медициной в городе все путем. Ну и отлично.

Посадник распорядился, чтоб гостей поселили в Детинце, вечером обещал пир. В их честь. С пирами, правда, дело обстояло так: был бы повод…

Серега с Устахом остались у посадника: беседовать, а Слада с сыном и челядинкой, тоже христианкой, отправились на поиски общины и заезжего булгарского священника. Духарев не возражал. Пускай прогуляются – погода стояла отличная: солнышко, легкий морозец. Что их могут обидеть, Духарев даже мысли не допускал. Серега не сомневался, что порядок в городе – железный.

У посадника друзья варяги просидели долго. Новостями обменялись, вспомнили прошлое… Медку попили. Надо ж перед пиром… разогреться.

В общем, вышел Серега из терема такой жизнерадостный, что не сразу и заметил, что его за меховушку дергают.

Оказалось, пацаненок.

– Ты Серегей – варяг?

– Я,– признал Духарев.

– Посыл я,– пискнуло создание.– Сказано: коль не хошь, чтоб жену твою с дитем на торгу продали, беги живо на Качалкино подворье.

– Чего?!

– Того, что весть я тебе передал! Ногата мне за то обещана! Дашь?

Серега полез в кошель, бросил кусочек серебра, который тут же исчез в варежке.

– Ой!

Пока пацаненок ловил серебро, поймали его самого. Теперь он, взятый за шкирку, раскачивался в полуметре от земли.

– Слыхал шутку? – спросил Духарев у Устаха.

– Кто пропустил постреленка? – строго спросил синеусый варяг.

– Я,– признался один из витебских отроков.– Он сказал: посыл от жены к полоцкому гостю. Соврал?

– Сейчас узнаем,– произнес Духарев.

Пацаненок у него в руке перестал сучить ногами, глядел сердито.

– Кто тебя послал?

– Да женка твоя! Отпусти, больно!

– Насчет больно, это ты врешь,– заметил Духарев.– Какая она видом?

– Чё, не знаешь, какова твоя женка? – удивился пацан.

– Я-то знаю, а вот ты?

– Маленька така, чернява…

– Верно. И кто же это ее продавать вздумал?

– Щуса-купца сын. Он всю ихню обчину прибрал. Бает: в ей одни егойны челядинцы! – зачастил мальчишка.– А еще булгар приблудный, чужак, да женка твоя. Да еще человек несколько, десяток или поболе.

– И как же это купецкий сын такую прорву народа обратал? – осведомился Духарев, уже начиная сомневаться, что происходящее – розыгрыш.

– Так со Щусом крепки робяты пришли, а те все не гожи, робы да пришлецы, да изгои.

– Так…– медленно протянул Духарев, опуская пацаненка на землю.

– Где – покажешь?

– А что дашь? – деловито спросил тот.

– Не обижу!

– Тады беги за мной!

– Серегей, подожди! – крикнул вслед другу Устах, но Духарев только рукой махнул.

– Что за шум? – на крыльцо вышел сам витебский посадник.

– Мальчонка к полоцкому варягу прибег,– тут же доложил отрок, пропустивший пацаненка к терему.– Грит, женку варяга на торгу продать хотят!

Посадник захохотал.

Смеялся долго. Потом обтер выступившие слезы, буркнул: «Ну шутники!» – и ушел в терем.

– Скажи-ка мне, малый, есть у вас в городе Щус-купец? – негромко спросил Устах у смущенного отрока.

– Может, и есть,– пожал плечами тот.– Я сам-то из Торопца, здешних плохо знаю.

– А кто знает?

– Да вот он! – отрок показал на молодого парня у ворот.

Устах кивнул и зашагал через площадь. Утоптанный снег поскрипывал под его меховыми сапогами…

– Ты еще полайся – я тя вона чем приласкаю! – хмурый парень в меховой телогрейке показал кулак маленькой женщине с младенцем на руках.

– Только попробуй! – ничуть не испугалась женщина.– Муж мой тебе руки по локоть обрубит!

– Ой-ой! Ужли такой грозный? – спросил другой парень, толстый, с белесыми, как у карела, бровями и ресницами, и ущипнул за грудь перепуганную соседку маленькой женщины.

Та взвизгнула.

– Небось муж твой – тоже из ваших? – ухмыльнулся парень, оглядывая презрительно сбившихся вместе мужчин и женщин. Если не считать женщины с младенцем и тощего седого мужчины в черном, все они тряслись от страха. Парню это нравилось.

Их было четверо, плечистых, кряжистых, с тяжелыми дубинками, охранявших дюжины полторы загнанных в угол людишек, даже не пытавшихся сопротивляться.