Наследство - Вигдис Йорт

Когда мы ссорились, мать повторяла: «Неудивительно, что на земле все время войны, если даже вы не можете жить в мире».

Мне приснилось, будто мы с пятилетней Тале пришли в магазин со всякими швейными принадлежностями, я сматываю катушки ниток, а Тале вновь их разматывает, и когда я отругала ее, она внезапно отчитала меня в ответ, язвительно, как взрослая, так, что все вокруг слышали, выбранила меня, словно я была худшей матерью на свете. Я не понимала, чем заслужила такую выволочку, такое пренебрежение, а потом Тале сообщила сотрудникам магазина, что я украла несколько катушек, она предала меня и хотела причинить мне боль, и мне было больно, я расстроилась и разозлилась, боялась поступить так, как мне хотелось больше всего, – боялась у всех на глазах выплеснуть злобу, но сдержаться тоже не смогла: я рывком подняла Тале, посадила ее на стул и закричала: «Не смей так разговаривать с матерью!»

Всего одна фраза, болезненный крик, и когда он сорвался с моих губ, я вспомнила, что много раз слышала его в детстве: «Не смей так разговаривать с матерью!»

Тале расплакалась, и я видела, что она по-настоящему обиделась и расстроилась, и мне стало больно за нее, и стыдно, я обняла ее и подумала, что сейчс мы помиримся и вместе поплачем, и я наконец ее утешу. Она уткнулась мне в грудь, и мы немножко посидели так, но затем она вдруг подняла голову и прошипела: «Убирайся!»

Она ненавидела меня. Почему она меня ненавидела, что я ей сделала? Рядом вдруг появился ее отец, и Тале сказала, что она ревнует отца к его женщине.

Я поняла. Я ревновала мать – женщину моего отца. И я злилась на мать. Что она сделала? Ничего. Именно из-за этого я и злилась – она не сделала ничего. Она не видела, а я, пятилетняя, была не в состоянии рассказать про него то, чего она не хотела или не осмеливалась увидеть. Мое отчаяние и причины отчаяния заставили меня ненавидеть ее, потому что мать не в силах была меня защитить.

Юнг называет бессознательное колоссальным складом историй. Он пишет, что там есть и детская комната, но она маленькая по сравнению с огромными залами эпох, еще с детского возраста интересовавшими его намного больше, чем детство.

Я тоже хочу выбраться из детской! Помогите мне выбраться!

«Согласно Фрейду, – сказал Бу, – между коллективной яростью войны и цивилизацией, изо всех сил старающейся приручить человеческие инстинкты, существует взаимосвязь. Цивилизация выработала у людей способность подавлять инстинкты, цивилизация отрицает смерть и желание другим – в том числе и любимым – смерти».

«Значит, люди – это просто животные?» – спросила я.

«Нет-нет, – улыбнулся он, – главное – способность к самопониманию. Не отрицать иррациональные инстинкты, не переоценивать себя, а воспринимать себя реалистично, не отвергать собственные разрушительные инстинкты, а обуздывать себя, учиться жить с инстинктами и внутренними конфликтами.

«Именно поэтому в Тель-Авиве и становится не по себе, – сказал он, – то, о чем забываешь в отеле «Хилтон», то, о чем там молчат, потому что упоминать об этом неуместно, – оно на самом деле никуда не делось, и, возможно, действует даже сильнее. То, что попытались искоренить, просачивается наружу, проникает в тело общества, словно яд, все подавленное и спрятанное за внешней цивилизованностью, основанной на отрицании. Их официальный спикер сказал: «Мы не агрессивны, мы лишь защищаемся», но любая одержимость защитой содержит в себе элемент лжи, – продолжал Бу, – отдельные фрагменты действительности вытесняются, чтобы устранить болезненные ощущения, а такую систему защиты поддерживать сложно. Поэтому неудивительно, что они устали, – рассказывал Бу, – на закате, когда жители Тель-Авива снимали солнечные очки, глаза у них были усталые. Они держат палестинцев за стенами не только из соображений безопасности, но и потому, что не желают их видеть, не желают видеть в них себя, чтобы не напоминать себе о своей же унизительной истории, и еще «they cannot stand them because of what they have done and still do to them»[8].

«Что мы пытаемся вытеснить и что отрицаем – вопрос, который придется задавать снова и снова, – сказал Бу, – потому что мы – это не наши высокотехнологичные изобретения, не наши научные достижения, не наша роскошная архитектура и не наше хорошо отлаженное общество в стране, премьер-министр которой однажды произнесла невероятно антифрейдистскую фразу: быть норвежцем – значит быть хорошим».

По дороге домой из Дома литератора я столкнулась с однокурсниками, с которыми когда-то изучала театроведение, и мы пошли выпить пива. Один из моих бывших однокашников был вместе с женой, и я немедленно прониклась к ней неприязнью – она говорила чересчур много и громко, занимала слишком много места, но потом до меня дошло, и я покраснела: женщина была похожа на меня. Она обладала теми из моих качеств, к которым я сама относилась неоднозначно. Смотрите, как она старается привлечь к себе внимание! Эту внезапную неприязнь я сама к себе испытывала.

«В следующий раз, – думала я, – когда я познакомлюсь с человеком или увижу что-то новое и отреагирую чересчур резко, мне надо помнить, что причина, скорее всего, не в человеке, а во мне самой.

Оса и Астрид пригласили Борда прогуляться с ними по Фрогнерпарку. Борд спросил, в чем смысл этой прогулки, и они ответили, что хотят обстоятельно поговорить с братом. На меня они явно махнули рукой. К тому же, писали они, произошло еще кое-что. Мать купила квартиру, и сестры хотели обсудить возможность продать дом на Бротевейен. Наиболее конструктивный диалог, по их мнению, возможен лишь при личной встрече.

Они встретились в кафе в Фрогнерпарке. После встречи Борд написал мне, что мать купила квартиру там-то и заплатила столько-то. Дом на Бротевейен выставлен на продажу.

Я спросила, как все прошло в целом, и он ответил, что нормально.

Борд, Астрид и Оса в кафе в Фрогнерпарке. Наверняка в глубине души они друг друга любят. Может, в глубине души все мы друг друга любим? Когда-то давно, утром в сочельник, мы все сидели на зеленом кожаном диване в нашей квартире на Скаус-вей, смотрели диснеевские мультики и ждали, когда на часах будет четыре. А сейчас? Люди, которые много времени проводят вместе, начинают любить друг друга. Люди, которые много времени проводят вместе, участвуют в жизни других и заботятся о них. «Человеческая жизнь похожа на роман, – думала я. – Когда вчитаешься в роман, даже скучный, когда долго следишь за человеческой жизнью, тебе становится интересно, что произойдет дальше». Астрид и Оса постоянно были вместе и любят друг друга сильнее других, они живут во взаимных заботах, особенно сейчас, после смерти отца. А следующим по их шкале привязанностей следует Борд, потому что с ним они тоже общались много лет, не так много, как друг с другом, но тем не менее постоянно и по важным семейным поводам – на Рождество, Пасху, День конституции и дни рождения. Думаю, Борд больше любил Астрид и Осу, а не меня, потому что меня он долго не видел, много лет не знал, что со мной происходит, я для него – прочитанный наполовину роман, потерянная книга, последние пятнадцать лет я оставалась для него воспоминанием. «Разорвать отношения – все равно что умереть, – думала я, – больнее всего в самом начале, а потом окружающие привыкают к твоему отсутствию, и постепенно отсутствие становится для них твоей основной чертой».