Баблия. Книга о бабле и Боге - Александр Староверов

Во рту стало кисло. Сердце застучало где-то в горле, захотелось блевануть. «Держаться», – сам себе приказал Алик. С ироничной полуухмылкой сказал:

– Это, Сань, подростковый радикализм так худеть. А жрать меньше не пробовала?

– Хы-хы-хы, – засмеялась дочка и схватилась за живот. Расслабилась тем не менее, потому что вот он, папка приехал. Большой, уверенный, издевается, как всегда. А значит, как всегда, все и будет. Хорошо.

– Папаша, мы вас и так долго ждали, а у девочки острый аппендицит, температура тридцать семь и восемь. В больницу надо быстро. Нам как раз пятьдесят седьмая место подтвердила. Полис привезли? – Седая докторица заметно нервничала.

– Полис подвезут в больницу, а едем на Полянку, к Рошалю.

– Так там же мест нет.

– Появилось неожиданно одно, вот телефон врача, нас там ждут. А вот оплата за билет до больницы, – он протянул три тысячи рублей. – И давайте без формальностей.

– Что вы, я не могу, зачем вы так…

– Берите, берите и поехали уже. Время дорого.

Она взяла, конечно. Бумажной волокитой голову морочить не стала. С больницей созванивалась уже из машины. Лежать Сашка категорически отказалась. Сидела в кресле, он сел на скамейку напротив. Кузов «Скорой помощи» нещадно громыхал. Скрипел, стонал и грозил развалиться на ходу.

«Здесь и здоровый помрет, – подумал Алик. – И тут крадут, сволочи».

Сашка сникла, опустила голову, только огромные черешневые глаза блестели в темноте. Алик взял ее за руку. Рука была холодной.

– Боишься?

– Нет, чего бояться? Операция ерундовая, врачи хорошие, ты обо всем договорился. Чего бояться?

Дочка говорила преувеличенно бодро. Очевидно, врала, а на самом деле умирала от страха.

– Ладно, Сань, кому ты втираешь. Говори правду. Мне можно. И вообще бояться – это нормально в такой ситуации.

– Ну, боюсь. – Ее глаза заблестели еще ярче.

– Чего боишься, говори, легче станет.

– Так, боюсь, и все…

В ярко блестевших глазах появились первые слезинки. Алик обнял дочку, она не выдержала и разрыдалась. Мощно, со всхлипами и переходящими на крик вздохами.

– Вот так вот, вот так и помру-у-у-у, не влюби-и-и-и-вш-ш-ш-и-и-сь-сь-сь!

У него сбилось дыхание. Это было так трогательно, так не пошло. Как будто вынырнул из мутного заиленного пруда и схватил глоток лесного воздуха. А уже и не чаял вынырнуть. Мир стал ярче и четче. Словно резкость кто-то подкрутил. Вот она, его дочка, его продолжение. Очень красивая, очень родная, очень светлая, и он любит, любит, любит ее, и ничего, кроме любви, в нем нет. Как будто по ржавым канализационным трубам пустили молоко и мед. И уходит ржавчина, и растворяется грязь. А дерьмо сном кажется муторным. Потому что нет на свете никакого дерьма и не было никогда. Сон дурной…

Захотелось плакать. И не от страха за Сашку, а от счастья. Ведь он знал, догадывался, верил, что это в нем есть. Когда в сигаретном дыму придумывал хитрые схемы – знал. И когда девок трахал без намека не то что на любовь, а на хоть какие-нибудь чувства даже – знал. И когда о Планке думал каждое утро – знал. И когда с Антуаном зажигал – догадывался. Знал, догадывался, а сомнения все же были. А сейчас не осталось сомнений, только любовь. Очистился он, легким вдруг стал…

– Так и помру-у-у-у, не не влюби-и-и-и-вш-ш-ш-и-и-сь-сь-сь, – продолжала рыдать дочка.

«Надо ее успокоить, – подумал Алик. – Слова какие-то сказать, любовью поделиться. Но что тут скажешь? Когда искренность такая и правда. Все будет пошло и глупо, чего бы ни придумал».

Решение пришло неожиданно легко. Он вспомнил финальную сцену «Утомленных солнцем-2» Михалкова. Когда обожженный, умирающий мальчик-танкист на руинах церкви просит молоденькую медсестру о первом эротическом приключении в своей короткой жизни. Они еще с Сашкой изрядно поглумились над слезливой, почти из индийского кино, задумкой автора. Слишком там все было. А сейчас в самый раз.

– …Помру-у-у-у-у, не… не… – дочка никак не могла успокоиться.

Алик выпустил ее из объятий, отодвинулся и, жалобно глядя в глаза, голосом умирающего контуженого танкиста по слогам произнес:

– По-ка-жи мне сись-ки.

– Что?! – Сашка от удивления перестала рыдать.

– По-ка-жи мне сись-ки.

– Хы, – выскочил одинокий смешок из дочки и после долгой паузы еще один: – Хы.

А потом согнулась пополам и не засмеялась даже, а заржала. Хохотала так же, как и плакала – взахлеб. Хваталась за больной живот и все равно смеялась.

– Сиськи. Хы-хы-хы. Ой не могу, сиськи. Хы-хы. Ну ты и отморозок. Покажи мне сиськи. Хы-хы-хы-ы-ы-ы-ы-ы-ы.

Из глаз у нее катились слезы. На этот раз от смеха. Он тоже засмеялся. Обрадовался, что вот так, таким странным способом, но помог дочке. Успокоил. Они ехали в скрипящей, разваливающейся карете «Скорой помощи». Ехали в больницу на операцию и смеялись. Вокруг шумела суетная Тверская. Люди торопились, боролись за существование, пили, ходили в рестораны, воровали деньги. Вот «Скорую», например, обокрали, осталось только колеса снять. Все делали люди, чтобы быть счастливыми. Но у них не выходило. А у этих двух – у Сашки и Алика – вышло вдруг. Счастье поселилось в раздолбанной, обворованной «Скорой». Обыкновенное человеческое счастье.

Так, смеясь, и доехали до больницы. Похохатывая, вошли в приемное отделение. Врачи смотрели на них испуганно. Даже спросили у Сашки, не употребляла ли она наркотиков или алкоголя. Дочка попыталась сдержать смех и от этого рассмеялась еще сильнее. Корчась в припадке веселья, еле ответила: «Нет». Осматривающий ее врач уже совсем собрался вызвать психиатра из неврологии, но к нему подошел другой доктор и прошептал на ухо волшебную фразу:

– Она от Арсена Автандиловича.

Это, конечно, многое объясняло. Врач успокоился и продолжил осмотр. Они уже собирались идти в палату, когда приехала Ленка. Бросилась к Сашке, стала осыпать ее поцелуями, плакать. В воздухе снова запахло истерикой. Алик договорился с врачами, что ночь после операции проведет в палате с дочкой. Благо палата, спасибо неведомому Арсену Автандиловичу, была действительно отдельной. Жена, конечно же, захотела остаться с дочкой вместо него. Но Сашка вдруг проявила неожиданную твердость.

– Мам, я тебя люблю и все такое… Но не надо со мной оставаться сейчас.

– Почему, доченька?

– Не надо, и все. Отец спокойный, а ты будешь охать, ахать, я разнервничаюсь. Не надо. Завтра лучше приезжай, утром.

Ленка, надо отдать ей должное, поняла. Перекрестила Сашку мелким незаметным движением и пошла к выходу.

– И не звони каждые пять минут, – вдогонку ей крикнула дочка. – Только каждые десять.

Жена вскинула вверх руки и показала десять пальцев. Поворачиваться не стала. Плакала.