Одна отдельно счастливая жизнь - Виталий Вольф

За те несколько лет, что мы были соседями, у меня сложилось впечатление, что несмотря на внешнюю строгость Высоцкий был очень впечатлительным и отзывчивым человеком. Об этом говорят и его песни, его способность отождествлять себя с самыми разными персонажами. Я никогда не стремился как-то набиваться ему в друзья – слишком много народу вокруг него толпилось.

Но один эпизод, случившийся в самом начале жизни в этом доме, запомнился. Героем этого случая был все тот же наш щенок Кеша. Когда он подрос до года, он очень любил носиться, как всякий охотничий пес. А мне было жалко держать его все время на поводке. И я отпускал его побегать по двору свободно. Он всегда возвращался на зов, правда, иногда не сразу. И вот как-то вечером, около двенадцати ночи, мы вышли погулять и из-за чего-то поссорились. Он обиделся и убежал. Я битый час искал его по окрестным дворам и закоулкам и, вконец устав, сидел на ступеньках подъезда и ждал, что он сам вернется. Но время шло, а Кеши не было. Я стоял и вглядывался в темноту. В это время во двор въезжает машина, и из нее выходит Володя Высоцкий в замшевой куртке. Спрашивает меня: “Кешу ищешь? Ну ищи, ищи!” – “Да, такое несчастье, потерял Кешу”. – “А что мне будет, если я найду?” – “Володя, да что вы?” – “Ну, смотри, с тебя пол-литра!” – и с этими словами он распахивает широким жестом заднюю дверь – и оттуда с лаем выскакивает мой пес! “Потрясающе! Спасибо! Откуда же он взялся?” – “В Волковом переулке стоял, по сторонам глядел. Смотрю, что-то знакомое, порода-то редкая! И на ошейнике – дом 28”. – “Ну, Володя, по гроб жизни вам обязан”. – “Ладно, ладно, но все-таки больше не отпускай”.

И как в воду глядел. Через полгода нас уговорили отдать его в школу охотничьих собак на обучение, “а то порода пропадет!” Отдали – и Кеша пропал.

Но вот наступил роковой 1980 год. В это время администратором у Высоцкого работал муж Таниной подруги, Виктор. Он был преданным поклонником Володи. Но конечно, любил и деньги. В то лето всю их группу арестовали в Ижевске на гастролях за какие-то копеечные огрехи в продаже билетов. Жена Виктора, Катя, переводчица, интеллигентная девушка, умоляла Таню поговорить с Высоцким о помощи. Но Владимир Семенович исчез, и в итоге говорить с ним пришлось мне. Конечно, это была очень рискованная затея, ведь мы не знали всего.

Как-то вдруг я в окно увидел Высоцкого у машины, во дворе. Бегом спустился вниз и без подготовки бухнул: “Владимир Семенович, извините, на две минуты! Катя в истерике, плачет, умоляет вас – не могли бы вы что-то сделать для Виктора?” Высоцкий помрачнел, задумался, бросил протирать свой “мерседес” и очень серьезно сказал: “Ты знаешь, я ведь сам сидел у них в отделении всю ночь. Я ведь вышел под весь свой гонорар. Я ведь для них никто! Никто! Полное говно! Мы все для них – никто! Что же я могу сделать, с кем говорить, кто слушать меня будет? Скажи Кате, что я болен, что ты меня не видел! Ну не знаю, что сказать! Я в денежные дела не вникал, но ребят очень жалко!”

Я сказал, что всё понял, что попробую Катю успокоить. Но оказалось всё гораздо хуже, чем ожидали: Виктору дали 5 лет, главному администратору— 8. Виктор отсидел всё сполна, когда Высоцкого уже не было. Всё лето Володя был очень нервный, выглядел плохо. Он отпустил волосы до плеч, снимался тогда в “Маленьких трагедиях”. Однажды у лифта я увидел его в гриме Дон Жуана и не узнал в первую минуту. Говорю: “Володя, это вы!” – а он: “Это не я, а Швейцер. У него там всё какая-то театральщина”.

Через некоторое время утром я выхожу на площадку нашего третьего этажа и буквально сталкиваюсь с Володей! Даже в полумраке коридора было видно, как он бледен, какие темные круги под глазами. Я очень осторожно, чтобы не напугать, спрашиваю: “Володя, как у вас с сердцем? Не болит? Как чувствуете себя?”

Высоцкий не обиделся, не послал меня, а просто сказал: “Что с сердцем? Да ничего”. Приложил левую руку к сердцу, правой постучал по ней. Повторил как-то неуверенно: “Вроде ничего! Скажи лучше, у тебя нет ли бутылки водки взаймы?” Я как раз в магазин шел. Через 20 минут поднялся к нему на этаж, захожу с этой бутылкой на кухню – он уже сидит и пьет. Бутылка полупустая. Сказал: “Спасибо, я уж у Верочки взял. Оставляй, пригодится – вот деньги”. – “Да что вы, Владимир Семенович, не надо, прислушивайтесь к сердцу!”

Я вышел, не зная, что видел его в последний раз.

Той же ночью, в 4 часа утра, в нашу дверь постучала соседка, врач поликлиники МИДа, вся в слезах: “Ребята, какой ужас – Володя Высоцкий умер. Меня вызвали, но поздно уже. Там и скорая, и реанимация. Видимо, сердечная недостаточность”.

28 утром я улетал в Адлер. Наш подъезд уже утопал в цветах, горели свечи.

В день похорон из своего окна Таня видела, как выносили гроб, как Марина Влади несла на вытянутых руках его гитару, позади шли несколько человек, возглавлял это траурное шествие Иосиф Кобзон. Рядом их ждал “рафик” с Таганки. Было 5 часов утра.

В Адлере в 9 часов утра на большом городском пляже из всех транзисторов и магнитофонов во всю мощь тогдашней техники хрипел со всех сторон голос Высоцкого. Песни были, конечно, разные, но всё мешалось в некий многоголосый рев, сливавшийся с шумом волн, как будто Володя не умер, а растворился в штормовом море.

Среди множества моих творческих командировок в начале семидесятых одна запомнилась каким-то неправдоподобным нагромождением нелепых и опасных приключений.

В конце холодного московского марта мне предложили на работе поездку в теплый южный город Ставрополь. Радио передавало, что там ранняя даже для юга, цветущая и солнечная весна. Предвкушая солнце и тепло, я вылетел из Москвы в легком плащике и летних туфлях.

Заказ между тем был серьезный. Крупнейший в Союзе завод космической микроэлектроники нуждался в помощи “Промграфики”. И вот я в Ставрополе. На аэродроме беру такси, даю таксисту адрес. Он обижается: “К Белименко едешь – так бы и сказал! Кто ж его не знает! Считай – хозяин города! Крутой мужик!” Через три КПП проводят к директору. Крупный, спортивного вида мужчина в хорошем костюме, как из голливудского кино. Но встречает приветливо и без всяких хитростей – сразу к делу: “Ваша администрация настаивает, что к заказанному нами товарному знаку полагается еще сделать эмблему и фирменный комплекс. Объясните, пожалуйста, что это такое”. Минут 15 я все объясняю в подробностях. Обстановка хорошая, дружелюбная. Директор говорит: “Все понял, спасибо, пока секретарь готовит письмо-заказ, вам покажут завод! Но – не взыщите, конечно, не весь!” В сопровождении какого-то комсомольца посмотрели сборочный цех, столовую, спортзал, что-то еще. Затем поехали смотреть еще одно новое здание какого-то цеха на въезде в город. Сопровождающий спрашивает: “Директор просил вас посоветовать – что тут можно было бы сделать для украшения этой стены? Мы могли бы в Москве все заказать в вашем Союзе художников! У нас очень современный первый секретарь крайкома партии! Белименко его друг. Вам даже могут с ним встречу устроить, он у нас такой”. Я говорю: “Спасибо, в другой раз, сейчас времени нет, да и еще рано – нужны идеи! А как его фамилия?” – “Горбачев”. – “Нет, не слыхал”.