Подвиги Ахилла - Ирина Измайлова

— Сильнее всех его, вероятно, проклинает твоя Елена! — сказал афинянин, кидая птичьи кости в медный тазик и вновь отрезая себе свинины. — Я слышал, что троянцы давно в злобе на нее, а Гектор один защищал ее от их нападок…

— Тем более славно, что больше нет Гектора! — произнес Менелай с великолепным спокойствием. Только алые пятна, разом вспыхнувшие на щеках, выдали его гнев.

Агамемнон хотел было осадить Идоменея за дурацкую шутку, но тут послышался удар гонга.

— Кто идет? — спросил Менелай резко.

В шатер заглянул молодой воин.

— Ты здесь, царь Агамемнон? — спросил он, — Я так и думал… К тебе явился жрец.

— Что? Какой еще жрец? — в недоумении спросил верховный базилевс.

— Жрец Аполлона Хрис.

— О, боги! И что ему надо теперь? — царь поднялся, недовольным движением откладывая кусок лепешки, — Ну, веди же его сюда… Сто лет бы не видел этого старого негодяя, из–за которого приключилась ссора с Ахиллом и случилось столько бед. Давай–давай, Каст, приведи его! Чем раньше он придет, тем скорее, надо надеяться, и уберется…

Жрец Аполлона появился, действительно, очень скоро. Он был не в обычном белом облачении, а в темно–синем длинном хитоне. Кусок ткани того же цвета покрывал его голову, подхваченный вдоль лба полоской темной кожи.

Войдя, Хрис низко склонился перед верховным базилевсом и его братом.

— Да пошлют тебе боги свою милость и покровительство, великий царь! — произнес он негромким, но необычайно звучным голосом.

Хрису чуть перевалило за шестьдесят, но он был крепок и силен. Высокая фигура и широкие плечи, твердая походка, гордая посадка головы говорили о крепком здоровье и твердости духа. Худощавое, волевое лицо покрывал густой загар, на фоне которого были особенно выразительны голубые, светлые глаза, пронзительные и ясные, живые, как у юноши.

— Приветствую тебя, мудрый жрец! — отозвался Агамемнон, не меняя позы (он полулежал на ложе брата, свесив лишь ноги в пыльных сандалиях). — Что привело тебя на этот раз? Надеюсь, тебя никто больше не обидел? И отчего ты не в жреческой одежде, а в этом синем мраке?

— Никто не наносил мне обиды, о Агамемнон! — ответил Хрис спокойно. — А моя одежда — знак траура по величайшему из героев Трои за все время ее существования. Но к тебе я пришел с доброй вестью.

— Вот как! — проговорил царь, глаза которого налились злостью при упоминании о Гекторе. — Что же это за весть?

Хрис вновь поклонился.

— Помнишь ли ты, славный Агамемнон, что когда мне, по твоему повелению, вернули мою внучку, я пообещал тебе поведать первое же предсказание сребролукого бога, которое сможет вселить радость в твою душу? Так вот, все эти дни, все дни после гибели нашего Гектора, я каждый день приносил жертвы на алтаре и молил Аполлона смилостивиться над нашим злосчастным народом… Сегодня, сразу, как рассвело, я тоже принес жертву, и вдруг огонь на алтаре возгорелся так ярко, что едва не опалил мне лицо. Я отступил перед пламенем, и тут услыхал голос — я говорил тебе, что иногда слышу это… Голос сказал мне, что война вскоре закончится.

— Вот как! — с невольным возбуждением Агамемнон привстал на ложе. Он знал, что Хрис действительно наделен даром пророчества, об этом в Троаде говорили все, хотя сам старик пророчествовал очень редко и твердил, что боится делать это.

— Вот как! И бог света сказал тебе, КАК она закончится?

— Он сказал только, что ее конец близок. Вернее, два конца.

— Как это понимать? Что означает «два»? — вместо брата спросил Менелай, тоже пораженный и заинтересованный словами жреца.

— Мне так было сказано, — твердо ответил Хрис. — Я не знаю, что это значит. Голос сказал: «Ожидай двух концов войны, и это будет скоро». И еще: «Если будет нарушено слово, тот, кто его нарушит, умрет. Прямо в своем доме».

— И это что значит? — спросил Агамемнон, — Что ты пугаешь нас, старик? Мы–то здесь, в любом случае, не у себя дома!

— Я сказал лишь то, что слышал, стоя перед алтарем бога Аполлона, — тихо произнес Хрис, медленно отступая к выходу из шатра, — Я поклялся поведать тебе добрую весть: вот она. В любом случае, конец войны ДЛЯ ТЕБЯ — весть добрая. Думаю, ты, великий царь, никогда не нарушаешь своего слова! А теперь, прощай. Я должен рассказать о своем видении и царю Трои, даже если он сочтет эту весть дурной ДЛЯ СЕБЯ. А, быть может, и нет…

Он повернулся и ушел, спокойный и таинственный, как обычно, и ни у кого не возникло даже мысли задержать его. Но слова пророчества будто еще звучали, и слышавшие их долго молча смотрели друг на друга, пытаясь понять, угроза или надежда была в этих словах.

* * *

Ранняя еще полупустая электричка оказалась теплой и уютной — с мягкими сиденьями, без единой выбитой рамы в новеньком вагоне. Аня опустила голову на плечо мужа. Ее пуховый платок сполз на затылок, и рыжие, влажные от растаявшего снега волосы защекотали Михаилу щеку.

— У тебя волосы, как у Андромахи, — прошептал он, целуя ее в макушку.

— Угу… И я такая же сумасшедшая! Как она, бросила детей и помчалась за тобой неизвестно куда.

— У нее был один ребенок. И ситуация совершенно другая. Никто же меня не убивал. Слушай, а как здорово! Я тоже верю, что повесть документальная, и все было так, как там написано.

— И я тоже! — поддакнула Анна. — Мне кажется, такое бы просто не придумалось. В то время, когда поступок Ахилла показался бы всем полным идиотизмом… Миш, а мы до твоего отъезда приедем хотя бы еще разок? Вера готова помочь. И спят они с ней нормально.

Он улыбнулся.

— Да, мы — плохие родители. Я договорился через три дня. На все воскресенье. А во вторник я уже еду.

— Помню, — Аня сонно кивнула. — И я обещаю тебе, Мишенька, что, пока ты будешь в Турции, я не поеду к Каверину и не стану слушать продолжения без тебя.

— Ну ты прямо, как в верности клянешься! И зря: он все равно без меня читать не станет, — обиженно отрезал Миша — Я нашел, в конце концов, эту рукопись, или ты?

Но Анюта не услышала его возмущенных слов. Она заснула, утонув щекой в воротнике его дубленки.

Медленно и с трудом выбирался Гектор из своей мучительной агонии, прорываясь назад, к жизни. В его полуобескровленном, разбитом и измученном теле оставалось ровно столько сил, чтобы продержаться между бытием и небытием те первые сутки, в течение которых волшебное снадобье старого Хирона проникало через страшную рану в горло и грудь, вливалось в кровь, согревая ее и помогая ей течь по жилам, пробуждало сердце, заставляя биться сильнее и ровнее, начинало заживлять изуродованные острым железом ткани.

Могучее лекарство победило и остановило смерть. Но та еще не отступила, она затаилась рядом, выжидая, зная, что раненый попрежнему в огромной опасности, что любое резкое движение или даже слишком сильный вздох могут убить его.