Подвиги Ахилла - Ирина Измайлова

Все это время Гектор был в беспамятстве или в жестоком бреду. Последний проблеск сознания запечатлел в его душе мгновения животного ужаса и беспредельного отчаяния, когда, открыв глаза, изувеченный и распластанный в кровавой грязи, он увидел над собою лицо своего убийцы и занесенный для удара меч.

Но удара не последовало. А потом сознание пропало, заволоклось нечеловеческой болью. Эта боль сжигала и разрывала все тело до тех пор, пока что–то теплое и одновременно освежающее не прикоснулось к ране на горле, к разбитой спине, к раненому бедру. Чудодейственная мазь начала действовать почти моментально, и мучения ослабели — потом стало глубже забытье и гуще мрак.

Затем навалились жар и бред, и демонические видения поселили не в сознании — его все так же не было, — но в подсознании[23] беспомощный страх. То он вновь ощущал, как чудовищная и неумолимая сила тащит его все быстрее и быстрее по земле, и земля становится раскаленной, жжет тело, и рвет на части… То какие–то гигантские птицы с кровавыми когтями спускались к нему, все ниже, нацеливая когти в глаза и в грудь, и он хотел закричать, но крик не мог вырваться из сдавленного жаром горла… То вдруг он падал в бездну, и снизу, навстречу его бесконечному падению, вздымались языки пламени, и ему казалось, что он уже горит, уже почти сгорел, но при этом полет вниз и вниз продолжался, и из бездны долетали чьи–то жуткие вопли и вой…

А потом все прошло. Жар, боль, страх, видения. Непроглядный и беззвучный мрак окружил и словно отделил его от всего мира. И лишь через какое–то время некоторые звуки стали проникать сквозь это безмолвие, и в подсознании своем Гектор понимал, что это уже не бред, что он действительно слышит что–то, происходящее во вне…

Голос Андромахи. Показалось? Нет, то была она, и она что–то кому–то говорила. Что? Он не мог разобрать слов — словно перед тем нырял, и вода налилась в уши. Кто–то отвечал ей. Мужчина? Да. Вот она плачет. Или снова ему кажется?

Призрачное полусознание исчезало и появлялось вновь. Ощущения, которые он теперь испытывал, были уже не мучительны. Боль еще была, еще возникала — то при более глубоком вздохе, то от чьих–то прикосновений к ране на горле. Но она уже не наполняла всего тела, не была невыносима и непобедима. И спина уже не горела и не разламывалась.

Еще через некоторое время он стал смутно чувствовать, как его приподнимают, поворачивают, меняют повязки, как чьи–то осторожные пальцы разжимают ему губы и вливают теплое питье, от которого ему всегда делалось лучше. Он уходил в мягкое, уже не бредовое забытье, потом выплывал из него, вновь слышал родной голос Андромахи, чувствовал, как она гладит его плечи, целует его. И еще одни руки прикасались к нему. Очень сильные — однажды Гектор ощутил, как они отрывают его от постели, на которой он лежал, и поднимают, легко, будто его тело совсем ничего не весит… И при этом они, эти руки, необычайно мягки, их прикосновения осторожны, почти нежны и никогда не причиняют боли. Но голос, голос! Как будто бы он его уже слышал… Или нет?

Все это были не мысли и даже не ясные ощущения, а только отзвуки реальности в неосязаемой глубине сознания.

Впервые по–настоящему Гектор пришел в себя на седьмой день после ранения. Он будто вынырнул из глубочайшей бездны и, осознав, что все ясно слышит и чувствует, постарался понять, где он и что с ним. Он ощутил себя лежащим на спине, на довольно мягком ложе, застеленном гладкой скользящей тканью. Его обнаженное тело было по грудь прикрыто другой тканью, более плотной, но тоже мягкой. На шее, на груди, на правом бедре он почувствовал прикосновения плотных повязок.

«Я ранен, — сказал он себе. — Да, я помню. Я ранен. Хотя я ведь был не ранен, я был убит! Так что же это?! Что со мной?»

Он открыл глаза. Полупрозрачный туман, вначале окутавший все и мешавший смотреть, рассеялся. Гектор увидел над собою земляной свод со свисающими, замысловато переплетеными корнями, покрытый кружевом мха и светлых лишайников. Из узкого бокового проема стекал ручеек неяркого утреннего света. Где–то, совсем рядом, тихонько журчала вода.

Он попытался приподнять голову, но даже слабое напряжение вызвало резкую острую боль, которая прожгла шею и грудь. Гектор застонал и на мгновение зажмурился. Вновь открыв глаза, он увидел над собою испуганное лицо Андромахи.

— Гектор, милый!

Ее нежный голос, полный тревоги, сразу погасил боль.

Раненый попытался улыбнуться, и это ему удалось.

— Гектор, ты видишь меня? — проговорила молодая женщина. — Ты меня узнаешь?

— Да.

Он прошептал это хрипло и еле слышно, но затем уже яснее:

— Здравс…твуй… Андромаха!

Она поцеловала раненого в запавшую, заросшую густой щетиной щеку.

— Здравствуй, муж мой!

Гектору было очень трудно говорить, при каждом слове снова просыпалась боль, но смутное волнение и вопросы, родившиеся в сознании, едва он очнулся, заставили его спросить:

— Где… Где мы?

На лице Андромахи появилось замешательство, она как будто заколебалась, потом сказала:

— Мы с тобой в лесу. В гроте.

— Почему?

Молодая женщина опустила на миг голову. Она не знала, что ответить. Но затем, собравшись с духом, произнесла:

— Гектор, все хорошо. И будет хорошо. Так случилось, что… Словом, ты сейчас еще очень слаб, и не надо ни о чем говорить и беспокоиться. Поверь мне, самое плохое уже позади!

В это время вблизи послышались чьи–то шаги, четкие шаги мужчины. Андромаха обернулась и сказала, обращаясь к тому, кто, видимо, остановился в ногах постели:

— Он очнулся.

Последовало короткое молчание, будто тот, кто вошел, тоже был в замешательстве и не знал, как поступить. Потом захрустели ветви, из которых было устроено ложе, и над Гектором наклонилось загорелое и, как ему показалось, незнакомое лицо.

— Тебе лучше?

Голос был тот же, что слышался сквозь пелену бреда и забытья. Он был знаком и не знаком одновременно. Гектор не мог понять, слышал ли его когда–нибудь прежде. Видел ли он это лицо? Сначала он подумал, что, пожалуй, не видел. Худощавое, с немного острыми, но почти идеально правильными чертами, тонкое и резкое одновременно, еще очень молодое, в обрамлении коротко остриженных черных волос. «Почему он так острижен? — подумал раненый. — Раб? Не может быть! Тогда, значит, траур?». На мгновение этот человек показался ему похожим на кого–то из братьев. Но нет, что–то в нем было совсем особенное, что–то, что будило тревожное и жадное воспоминание.

— Мне лучше, — Гектор старался говорить яснее и громче. — А кто ты?

— Хозяин этого грота, — ответил незнакомец и странно посмотрел на Андромаху, будто взглядом просил ее о чем–то молчать.