Кое-что ещё - Дайан Китон

Папе предложили разные варианты лечения. Можно было пройти курс лучевой терапии и поучаствовать в экспериментальной программе уважаемого врача и ученого, который назвал папу “идеальным кандидатом”. Рак развивался очень быстро и отличался агрессивностью, но в остальном папа мог похвастать крепким здоровьем. Лечащий врач считал, что попробовать стоит. Кажется, Робин говорила, что то лечение предполагало стимуляцию иммунной системы. В общем, папа согласился рискнуть. Мама отвезла его домой, чтобы он прихватил с собой кое-какие вещи, и вместе они поселились в “Ройял Паласе” в Вествуде, откуда было недалеко до больницы. Папа начал проходить лучевую терапию.

Против лечения возражал доктор Коупленд, старый папин друг и терапевт.

– Чем старше человек, тем агрессивнее рак. А у него опухоль в фронтальной доле, которая отвечает за концентрацию. Неважно, будет лечиться Джек или нет, он все равно уже не будет таким, как прежде. Начнет терять аппетит, меньше спать, хуже соображать. В конце концов впадет в кому, у него остановится сердца, он получит пневмонию и умрет. С таким раком прогноз очень, очень неблагоприятный, – говорил он.

Я приезжала в “Ройял Палас”, брала папу за руку и шла с ним в соседний ресторан “Арби” за сэндвичами с ростбифом. Помогала снять ему пиджак – было жарко. Изнутри белел подписанный черной ручкой ярлычок: “Собственность Джека Холла, при находке вернуть по адресу Корона-дель-Мар, Коув-стрит, дом 2625”. Папа всегда ревностно относился к своим вещам – халат Джека Холла, шорты Джека Холла, пижамные штаны Джека Холла.

Мы сидели на пластиковых стульях и ели. Потом возвращались в отель – постройку шестидесятых годов с неоновыми указателями. Снаружи здание казалось безобидным и даже гостеприимным, но это впечатление быстро пропадало, стоило только попасть внутрь. В залитом флюоресцентным светом холле в креслах сидели лысые мужчины и иссохшие женщины. В воздухе витало смирение, и каждый постоялец выглядел вором, тайком позаимствовавшим у жизни лишний день. Тесный номер, в котором остановились родители, был не лучше. По обе стороны от кровати стояли папины ботинки – левый ботинок Джека Холла и правый ботинок Джека Холла.

На следующий день мы с папой пошли гулять по огромному комплексу больницы, пока не добрались до кабинета лучевой терапии. Там царил полумрак – наверное, чтобы не так заметно было плачевное состояние посетителей.

– Ну, пора малому в отсеке за толстыми стеклами приступить к работе. Правда, если они продолжат и дальше меня облучать, скоро я стану совсем лысым, как Юл Бриннер.

Я села ждать папу в коридоре. Подняв глаза, я вдруг увидела Рокко Лампоне, одного из бандитов в “Крестном отце”. Что он тут делает? Том Роски, исполнитель роли Рокко, подошел к нам поздороваться. Начал расспрашивать меня о третьей части “Крестного отца”, пожалел, что его персонажа убили в предыдущем фильме. Когда по громкоговорителю объявили очередь Джека Холла, Том внезапно взял меня за руку. Он тоже был болен. Я пошла проводить папу в комнату с большой и страшной машиной, и Том помахал нам рукой. В следующем году он умер. Лучевая терапия не особо помогла ему – она немного продлила ему жизнь (больше, чем папе), но ненадолго.

Рентгеновскому аппарату тошнотного бежевого цвета было лет двадцать, не меньше. Он во всем был похож на бытовую технику пятидесятых – и цветом, и дизайном он напоминал безумную смесь тостера, гриля и пароварки. Медбрат нарисовал на папином лбу зеленый крест, обозначая зону для облучения. Рентгеновская машина, измученная после долгих лет борьбы с раком, казалась почти безобидной. Папу привязали к кушетке, и тень от его головы поползла к стене, оклеенной фотообоями с изображением тропического леса.

На обратном пути в отель мы с папой пошли по Ле-Конт-авеню, мимо бывшей парковки “Баллокса”. Папа не торопился. Мы держались за руки. Вдруг папа остановился, внимательно поглядел себе под ноги, наклонился, поднял из пыли пластиковое колечко и отдал его мне. Папа любил рассматривать сломанные ручки, щербатые столы и капли воды, причудливыми дорожками стекающие по стенкам кухонной раковины. Он с любопытством смотрел на мир, и с годами его интерес к мелочам только рос.

Я надела кольцо на мизинец, а папа пошел к огромному платану неподалеку – углядел там малиновку.

Вечером мы пошли ужинать в ресторан. Мама надела черное платье, а вокруг шеи на манер шарфа повязала красные папины “боксеры” в клеточку. Он был ее мужчиной, и она готова была доказывать это всем и каждому, надевая на себя его нижнее белье. Папа съел всю свинину по-китайски и выпил виски со льдом. Мы были одной счастливой семьей. Можно было подумать, что так будет всегда. Разумеется, это не так, но что живет дольше – правда или воспоминание о счастье?

Я вскрыла печенье с предсказанием: “Цени то, что имеешь, чтобы не грустить потом, когда это потеряешь”.

После двух недель облучения папа сказал, что его мозг как будто полностью умер.

– Такое интересное ощущение, – говорил он мне. – Я половину времени вообще не понимаю, где я. И в общем-то неплохо себя чувствую – если не считать моментов, когда доктора суют мне в зад пальцы.

Спустя две недели папин разум начал давать сбои. Он не жаловался, лишь выдавал иногда странные монологи.

– Сегодня проснулся посреди ночи, – рассказывал он, – потому что захотел вычесать волосы из головы, пока она не треснула. Начал искать расческу, но не нашел, поэтому решил предоставить Дороти заняться этим. Но когда она открыла холодильник, увидела внутри голубя, который искал свои солнечные очки.

Мама начала сдавать.

– Может, отвести его в Санта-Монику? – говорила она. – Просто чтобы он сидел на пляже и смотрел на волны. Мне кажется, ему это необходимо. Я так переживаю, Дайан, они же заживо его мозги зажарят. А все эти таблетки? Он их пьет безропотно, даже не возражает. Но становится все хуже. Заказывает в “Арби” молочные коктейли, а потом их не пьет. И есть он перестал. Врач переживает, но какое ему в конечном счете до нас дело? Все же понимают, что эксперимент, который они ставят на Джеке, провалился, и врача беспокоит в первую очередь программа, а не Джек.

При виде моего отца, внимательно изучающего свою зубную щетку в ванной отеля или сидящего в очереди с Рокко Лампоне и другими пациентами, у меня разрывалось сердце.

– Жизнь – это всего лишь пересадочный пункт, – говорил он порой. – Тут как в цирке, Дайан, – если уж пришел, будь добр, отсиди все представление до конца.

Спустя еще пару недель голова у папы приобрела красный оттенок и стала совсем как грудка малиновки и даже краснее, чем перья самого яркого из красных кардиналов.

13 апреля папа вышел из экспериментальной программы и на скорой был доставлен домой.

– Дело не в количестве отпущенных ему дней, а в их качестве, – сказал нам его доктор.

Мы ему не верили. Папа еще может поправиться, так ведь?

А папа тем временем выглядел все хуже и хуже. Было ясно, что в программу ему уже не вернуться.