Ярмарка любовников - Филипп Эриа

Голос Пекера, несмотря на расстояние, звучал совсем рядом, и Реми понял, что он на все согласен. Казалось, что Лулу уже приехал в Ламалук, и вечером, когда Эме вернется домой, он будет ее поджидать.

– Вы не знаете, где мадам Лаваль? – спросил Реми у прислуги. Ему хотелось, не откладывая, подготовить ее к возвращению Лулу. Он заранее знал, насколько ее обрадует его сообщение и как она постарается скрыть от него свою радость.

– Господин Шассо, мадам Лаваль, как всегда в это время дня, отправилась в город.

«Ах, да! – вспомнил Реми, – в это время, если верить ее словам, она ходит в церковь, чтобы собраться с мыслями».

На сей счет у него были большие сомнения. Ему казались неправдоподобными внезапные проявления набожности, которые он в силу своей деликатности принимал на веру. Его бы убедили больше, если бы сказали, что Эме под столь благовидным предлогом проводит время у парикмахера или у массажистки. Ибо всякий раз после посещения церкви она возвращалась посвежевшей и отдохнувшей. Реми в своих предположениях дальше не шел.

Выйдя из дома, он направился вверх по дороге к притихшему после обеда городу, который раскинулся под палящими лучами солнца над набережной со всеми ее барами, подальше от роскошных вилл, вздымаясь к небу башней церкви цвета обожженной глины.

Однако в церкви было пусто. Ни одного молящегося, ни одного нищего, укрывшегося от полуденного зноя. Реми дважды ее обошел. «Так я и предполагал, – подумал он.– Разве Меме пришла бы когда-нибудь сюда?» И он собрался уже было повернуть назад. В этот момент его взгляд упал на необычный орнамент на полукруглой выступающей части церкви, показавшийся ему вначале обманом зрения. Подойдя, он зашел за хоры.

Очень высоко, там, где обычно располагается витраж, в стене была выдолблена овальная ниша, какие устраивают для фигурок святых. Изнутри она светилась каким-то почти небесным светом. Однако стоявшая в ней фигурка Пречистой Девы сама по себе не представляла собой ничего оригинального: круглолицая, с пышными формами, державшая пухлого младенца Иисуса на руках, она была выполнена местным умельцем из цветного камня. Стоя во весь рост, она словно парила над белоснежными облаками. По всей видимости, эта скульптура лет сто назад считалась у местных жителей чудотворной, и к ней на поклонение стекались верующие со всей округи. Об этом свидетельствовала игрушечная, кустарно сработанная лодка с архаичным оснащением, занимавшая в ногах Марии выступающую часть ниши, в которой находился святой Руффин в старинном костюме.

Между тем что-то здесь вызывало удивление и навевало мысль о неземном: воображение поражал струившийся из невидимого, казалось, небесного источника и освещавший всю скульптурную группу рассеянный, но в то же время яркий, скорее голубоватый, чем прозрачный, не то чтобы дневной, но и совсем не похожий на освещение, которое дают зажженные свечи, удивительный свет. Он заставлял человека мысленно обращаться к небесам, откуда Божественный свет проливался на землю. Переступив порог, Реми вошел в небольшую тесную часовню, наполненную таким же удивительным светом, и только тогда он наконец понял его происхождение.

Пробитый в толще стены узкий проем выходил на крышу, откуда поступал солнечный свет. Однако поток солнечных лучей преломлялся о камни, и до Пречистой Девы с младенцем на руках доходил лишь его отсвет цвета морской волны, сравнимый по прозрачности разве что с водой в аквариуме.

Реми улыбнулся, подумав об изобретательности священнослужителей. И в тот момент, когда он развернулся, чтобы выйти из часовни, он увидел Эме.

Она спала в низком кресле, устроившись за колонной, которая скрывала ее от посторонних глаз за мраморными плитами, установленными в знак благодарности в честь чудесного выздоровления или исполнения желания во славу девы Марии, Спасителя и даже святого Руффина. Вместо соломенной широкополой шляпы на Меме был повязанный по-крестьянски платок. Прислонившись головой к мраморной плите, она крепко спала.

Реми наклонился над ней и уже протянул было руку, чтобы разбудить. Но от неожиданности отпрянул. Это была Эме и в то же время не Эме. Перед ним было совершенно незнакомое лицо, и в нем было нечто, испугавшее его. На лицо словно была надета маска, с опущенными щеками, с глубокими морщинами, – маска старости. Неужели достаточно закрыть глаза, уснуть, не двигаться, чтобы лишить лицо всякой жизни и состарить его сразу на двадцать лет? Да нет, ведь Реми так часто видел спящую Эме, однако…

И тут он внезапно понял: с лица Эме сошла улыбка. Все время он был лишь свидетелем, как почти нечеловеческим усилием воли она не переставала улыбаться даже во сне. Никогда еще он не видел ее без улыбки, и теперь, когда она не улыбалась, лицо ее сделалось неузнаваемым.

Реми понял, что она скрывается здесь, чтобы поспать, не боясь того, что кто-то может ее застать врасплох и увидеть во сне. Только здесь она позволяла себе расслабиться и немного отдохнуть.

Стараясь не шуметь, он на цыпочках вышел.

События следовали одно за другим. Ярмарка разворачивалась все больше и больше, что привело к нескольким громким скандалам.

Сначала произошла неприятность с мамашей Шварц. Ее возненавидела и поклялась отомстить жившая по соседству хозяйка дома терпимости. Впрочем, она на дух не выносила всех понаехавших сюда женщин и горела желанием расправиться с ними, ибо эти бесстыдницы сбивали цены, составляя самую бесчестную конкуренцию ее девицам. Нельзя сказать, что мамаша Шварц отбивала у них клиентов, оказывая платные услуги. Однако в силу профессиональных взглядов на любовь девицы не переставая возмущались ее любительским рвением, считая его просто отвратительным. Все разговоры в заведении только и крутились вокруг этой темы и даже грозили вывести из равновесия флегматичных сутенеров. Хозяйка, естественно поддерживая самые лучшие отношения с жандармерией, начала плести интриги. Мамаше Шварц стали досаждать, и наконец она сдалась, заявив, что отправляется на Капри; где местные жители придерживаются более широких взглядов.

За первой победой местных жителей вскоре последовал новый скандал, вызванный злоключениями мадам Гоннель. Получилось так, что каждую неделю происходило событие, выходившее за рамки привычной хроники, выплескиваясь из той галантной ванны, в которой тихо нежился залитый солнцем Сен-Руффин.

Восемь месяцев в году мадам Гоннель не могла отлучиться из Парижа, занимаясь делами своего мужа. Издавая одну из самых популярных во Франции ежедневных газет, он завоевал доверие определенной части видных политических деятелей тем, что писал об известных людях, основываясь только на самых надежных источниках информации. Выражаясь фигурально, он был повязан круговой порукой с высшими чинами полиции. От своей жены он требовал лишь соблюдения светских приличий. И, не связанная, как ее муж, со своими высокопоставленными друзьями общими секретами, она поддерживала дружеские и близкие отношения с наиболее привлекательными сержантами парижской полиции. Они часто оказывали ей услуги, ибо она могла помочь им в продвижении по службе. Впрочем, нельзя сказать, что они пользовались ее протекцией незаслуженно, ибо все без исключения отличались бравой выправкой. Она нередко позволяла себе короткие интрижки с молодыми полицейскими. Внося в комедию, которую перед ними разыгрывала, привкус филантропии, она три дня спустя делала вид, что отказывается от своей любви только потому, что приносит себя в жертву ради будущей карьеры нового избранника. И как результат такого героического подвижничества, очередной Титус с белым жезлом получал продвижение по службе.