Стыдные подвиги - Андрей Рубанов

Остаюсь совсем один, ставлю зверя на асфальт. Нажал кнопку, двинул рычажок — и машинка, громко урча, рвет с места, освещая путь четырьмя миниатюрными, но яркими фонарями.

Вот так, думаю я. Вот так, да.

Колеса большие, с крупным протектором, моторчик на удивление тяговитый. Направляю аппарат прочь с дорожки, на траву, по камням и кочкам, — все нипочем, несется, преодолевая препятствия. Целое ралли, Париж — Дакар, ага.

Совсем один, в темноте, задница намокла, дождь то слабей, то гуще, а я доволен, улыбаюсь. Желтый механизм верещит шестеренками, и мчит, и фары блещут.

Сбоку напрыгивает длинная тень, я пугаюсь, — но это всего лишь собака прибежала полюбопытствовать. Гибкая, сильная, сует морду, интересуется, но держит дистанцию. Собаки не любят движущихся механизмов, но эта — щенок, и вдобавок породистый, выведенный городскими собаководами для городских людей, а такие псины часто имеют генетические дефекты. Я вырос в деревне и знаю, что никакое животное не предназначено природой для жизни в четырех цементных стенах, городские собачки все немного не в себе, и сейчас я не удивлен, а собака, повизгивая фальцетом, продолжает прыгать вокруг игрушки. Двигаю рычаг — механический зверь подъезжает к живому, но живой издает паническое взвизгивание и бросается прочь.

— Не пугай собаку!!

Оборачиваюсь. Подбегает, пыхтя, нечто бесформенное, в спортивных штанах с лампасами. Широкое лицо, жирно накрашенные глаза.

— Ко мне, Маркиз!! Ко мне!!

Он еще и «маркиз», думаю я. Хули уже тогда не император? Или, например, фараон.

— Чего собаку пугаешь?

Это она — мне. Заставляю машинку уехать подальше, разворачиваю. Дискутировать не хочу. Женщина раздражена и плохо воспитанна, судя по штанам — моя сестра по нижнему классу. Питомца любит, пылинки сдувает. Мужа, видимо, нет, иначе не пошла бы сама под дождь, на темный пустырь в одиннадцатом часу вечера.

Меж тем незадачливый Маркиз в несколько прыжков настигает машину и опять прыгает вокруг, и рычит.

— Фу, Маркиз!! Блядь, я сказала — фу!!

Двигаю рычаг, отъезжаю, но животное спешит следом.

— Я сказала, не раздражай его! У него нервы слабые!

Надо встать и уйти, понимаю я. Спорить незачем.

Для начала, собак следует выгуливать на собачьих площадках. А если вне площадки — надо надеть намордник. Но про намордник лучше не начинать, потому что ответ заранее известен. «Это на тебя надо намордник надеть», — крикнет дура. Я уже бывал в таких ситуациях.

Не люблю городских собак. Люблю деревенских, приученных к порядку. Вот овцы, вот свиньи, вот куры и петухи, а вот собаки, так должно быть. Люблю бездомных, бродячих, свободных; если буддисты правы, в следующей жизни я буду бродячим псом. Хорошо сказал Шнур: «Когда собаки молятся — с неба падают кости».

А сытых, домашних — никогда не любил.

Набережная пуста, и длина ее — около километра. Мне есть, куда уйти, но я не ухожу. Тюремная привычка. Если пришел и занял территорию — пребывай на ней, уступишь, уйдешь — тебя не будут уважать, и ты себя тоже не будешь уважать, а это главное.

Нервы слабые, думаю я.

Она опять зовет Маркиза, оскорбляя бедного щенка черными словами. Моя машина едет назад, ко мне, пес — следом, рычит и подпрыгивает.

Жаль будет, думаю я, если божия тварь перевозбудится и начнет грызть пластмассу. Тачка совсем новая.

В какой-то момент понимаю, что брань обращена уже в мою сторону.

Закуриваю, выпрямляюсь и говорю:

— Закрой пасть, старая ведьма. Или я сейчас возьму кирпич и разобью башку сначала тебе, а потом твоей псине.

В нижнем классе свои правила, своя техника общения.

Она начинает крупно дрожать и рвет из кармана телефон, а я встаю и делаю шаг вперед.

— Звони, кому хочешь. Никто не успеет. Этим же поводком, — показываю на поводок, — тебя удавлю и в реку скину. Хочешь жить — бери собаку и вали отсюда. У тебя минута времени.

— Маркиз!! Маркиз!!

Я подгоняю игрушку к скамейке и выключаю ее. Фары гаснут. Маркиз разочарован. Хозяйка, ловко подпрыгнув, цепляет поводок и уходит. Сделав десяток шагов, оборачивается.

— Я тебя найду! — обещает. — Я тебе устрою! Ты не знаешь, с кем связался!

— На хуй пошла!! — кричу я.

Потом, повинуясь мгновенному импульсу, снова нажимаю кнопку, и механический монстр, жужжа и сверкая огнями, гонится следом за убегающей сестрой моей.

Иди с миром, добрая женщина. Жаль, — могли бы нормально поговорить.

Я бы рассказал про песок на пляже в Троице-Лыково, или даже прочел бы стихотворение, сочиненное час назад.

Мой отец водил машину всю сознательную жизнь. Сколько себя помню — у него всегда была машина; и всегда он носился как бешеный. Мне никогда не нравился его стиль. Отец водил опасно. Есть люди — они ездят быстро, но разумно, разгоняются заблаговременно, тормозят плавно, — отец все делал резко, не берег ни мотора, ни тормозов. Как водитель он сформировался в сельской местности, и когда семья перебралась в город — сохранил прежние привычки. Дистанцию чувствовал неважно, светофоры не любил, они его раздражали, а дорожных инспекторов ненавидел глубоко и осознанно.

Что касается Москвы, — родитель считал ее шоферской преисподней и в столицу никогда не ездил. Хотя был ловким и талантливым пилотом: умел и по грязи, и по льду, и ручей форсировать, и по зимнику, и по любым буеракам.

Впрочем, в тот год мне грешно было упрекать родителя в дурном стиле вождения. Я не имел морального права. Папа всегда был на колесах, а я ходил пешком. Уходя от жены, авто оставил ей.

Бегство из семьи сделало меня угрюмым аутсайдером. Пил, курил марихуану, денег было в обрез, едва наскребал, чтобы заплатить за темную, как могила, квартиру на мрачной и непрестижной окраине мегаполиса, в Братеево: разбитый асфальт, редкие слабосильные фонари, битые пивные бутылки, до ближайшего метро — сорок минут пешком.

Апартамент принадлежал сестре Саши Моряка, я был заселен с условием, что помогу выставить предыдущего квартиранта, юношу без определенных занятий, задолжавшего то ли за два, то ли даже за три месяца. В условленный день мы явились втроем — обкуренный я, сестра Моряка и сам Моряк, вооруженный набором стамесок и отверток для замены дверного замка. Юноша встретил нас полуголым. Все пространство единственной комнаты занимала кровать, над ней свисали гирлянды разноцветных лампочек. Мне захотелось попросить мальчишку задернуть шторы и продемонстрировать эротическую иллюминацию (интересно же), но момент был неподходящий. Юноша многословно возмущался, намекал на связи как в правительственных, так и в преступных кругах, и даже грозил вызвать, по его собственному выражению, «настоящую милицию». Последнее нас с Моряком особенно позабавило, мы потом часто вспоминали фразу про «настоящую милицию», но в момент выдворения мальчишки не сказали ни слова, молча врезали новый замок, — и спустя два дня я заселился, а чуть позже нашел в забытом юношей барахле милицейские штаны с кантом и два парика. Стало ясно, что малый тяготел к криминалу. Цеплял парик и проворачивал мелкие аферы. Или парики использовались в постельных играх? Я этого так и не узнал.