Преподаватель симметрии - Андрей Битов

Ужас охватил Урбино при одной мысли о возвращении Лили.

— Что, испугался? Пошли проветримся.

Все представилось ему другим: воздух иначе щекотал ноздри, песок иначе касался ступней…

— Что, опять не понимаешь, куда попал? А ты поднимись на мачту!

— С каких это дров я на нее вдруг полезу?

— А, как на меня… Взгляни-взгляни! оттуда хорошо видно…

Лезть наверх оказалось и долго и трудно: веревочная лестница (как бы это было в кроссворде?., может быть, ванты?) шаталась и нестерпимо жестоко впивалась в босые ступни. И вниз стало боязно смотреть. Но спускаться было уже поздно.

Однако подняться стоило: он действительно увидел все иначе. Это был другой остров — остров МАРЛЕН.

Он был вытянут, как устрица. Две гряды дюн, как створки, как те самые губы… Лесок был как лобок. Вокруг до горизонта простиралось лоно всей жизни — море. И он сам на мачте, как Он был вытянут, как устрица. Две гряды дюн, как створки, как те самые губы… Лесок был как лобок. Вокруг до горизонта простиралось лоно всей жизни — море. И он сам на мачте, как кол, воткнутый в это лоно…

В мозгу плескались два-три литра того же моря, но еще мезозойской эры. В них заплыла рыбка одной мысли и била хвостиком. «Лобок, рыбка… — Его охватила тоска по Лили. — Всё, я попал… Я попал в pussy//пуссю…»[37]— таким ему привиделся теперь пейзаж острова.

Одновременно ему хотелось поскорее спуститься вниз и отомстить этой сучке Марлен, разлучившей его с Лили, так коварно подсунув ей (он теперь стал убежден в этом, наблюдая сверху безбрежно штилевую гладь) ложную радиограмму о приближающемся тайфуне. Ему страстно захотелось отомстить ей, то есть отыметь ее грубо, насильно, сзади, как сучку. Но спуститься оказалось еще труднее, чем подняться.

Господи! Что же это я натворил?!

— Ну, видел?..

И вместо того чтобы исполнить столь грубое намерение, он столь же грубо оттолкнул Марлен, так, что она упала на песок и заскулила, как собачонка.

Он заперся у себя в каюте и не открывал.

Да, ни разу в жизни не попадал в такой степени в п…переплет! Стоило только найти необитаемый остров, чтобы он оказался настолько им же перенаселенным: это же надо, повсюду экспортировать свои Бермуды!

Выразил он это как умел…

ПОХОРОНЫ СЕМЕНИ

Хоть что-нибудь додумать до конца! —

Обидней и отрадней нет венца…

Арифметических страстей четыре действа,

А целое число одно — один, один!

Иррациональный бред есть опыт кратной дроби:

Двенадцать восемнадцатых… ноль, запятая, шесть…

Шестерок ряд уходит в бесконечность,

Вильнув апокалипсиса хвостом…

Хоть раз совсем понять и разделить остаток

На самого себя — такое счастье!

Не жить небрежностию жизни и надежды:

Деление на единицу есть реальность…

Смерть — целое число!

Но разуму безумье неопасно —

И иррациональное зерно

Ученым учтено с спокойствием ужасным:

«Ну что же, здесь не сходится всегда».

Так право человека есть свобода

Подумать ложно, рядом с мыслью — право.

Так разуму безумье неопасно.

Как будто бы! Есть мера одиночеств,

Каких никто не знал, кроме тебя,

Хотя бы потому, что их изведать —

И есть задача: шифр ее таит

Возможность продолженья, и остаток,

Как он ни мал, есть завтрашний твой день.

Каким бы способом Творца загнал Спаситель

Иначе продолжать ошибку рода?

Какая, к черту, логика в Творенье —

Оно равно лишь самому себе!

Нас заманить в себя гораздо легче,

Чем в землю семечки… И семя есть мы сами.

Смертелен наш разрыв! Такая пошлость

Не понимать, что только в нас есть жизнь!

Не нам кичиться бедностью с тобою,

Держась за схемы общего удела!

Не отпереть нас рабскою отмычкой

Боязни быть отвергнутым… Глаголы

«Отдать» и «взять» имеют общий смысл:

ВСЁ не берет НИКТО. ВСЁ никому не надо.

Доставшееся мне… И мера одиночеств —

И есть запас любви, не вскрытый никогда.

Мне надо умирать ежесекундно!

Мне хоронить себя так неопасно,

Как разве дерево хоронит семена…

Их подлинно бессмертье: без разрыва

Из смерти — жизнь. Таит в себе дискретность

Наличие души. Через какие бездны

Придется пролететь, чтобы достичь

Того, что дереву дано и так Жалеть

Об этом, право, нам не праздно:

Однажды перестать стараться быть понятным —

И самому стать тем, что можно понимать.

— Вот это уже на что-то похоже, — одобрила наконец Марлен.

— На что?

— На живчик.

— Какой еще живчик??

— Ну сперматозоид! «Шестерок ряд уходит в бесконечность…» Как у тебя там?

— «Вильнув апокалипсиса хвостом…» А и правда похоже!

— Вот видишь! Можешь же, если хочешь… Иди ко мне!

— Ладно так ладно. Иди ко мне, моя сучка!

— Какие новости от Лили?

— Да не бойся ты так уж… а то я и впрямь ревновать начну! Она ведь тебе рассказала, какая я страшная? Я ей послала еще одно штормовое предупреждение. Не думай, она не скучает…

А вот этого Марлен не стоило говорить! Он оттолкнул ее и метнулся прочь. А куда на таком пятачке друг от друга денешься?

Господи, помилуй!

Мачта привиделась ему единственным уединенным местом.

Уже ловчей и привычней карабкаться было ему. Он взлетал.

Мостик показался ему теперь очень уютным, как бы обжитым: милая провалившаяся досточка! И есть куда оглянуться — во все стороны.

Стоило того! Такого он никогда не видел.

Слева, огромная, бледно-бирюзовая, зависла полная Луна (может, и не полная, может, еще день до полнолуния оставался). Справа, совсем уж огромное, закатывалось в море Солнце. Значит, Луна на востоке, как ей и положено, по-школьному сообразил Урбино.

Ему вспомнилась читанная в детстве мусульманская сказка, как одному юноше приснился сон: одновременно солнце и луна, — и как суфий истолковал ему это: будет у тебя две столь же прекрасных жены… и все так и случилось; когда юноша вырос, то вспомнил этот сон и возрадовался сбывшейся судьбе.