Любовь и прочие неприятности - Киран Крамер

В гараже было тепло и тихо. В лучах закатного солнца, проникавших в помещение через открытую дверь, медленно кружились пылинки. Скоро начнет темнеть: в горах вообще темнеет быстро.

Бун безумно хотел ее поцеловать, прямо сейчас, при свете угасающего дня, на лугу, под ясным голубым небом. Потом тоже, ночью, на простынях, где их тела распалятся и будут плавиться от страсти.

По ее чуть приоткрытым губам Бун понял, что она желает того же.

– Идем в дом?

– Да.

Ему захотелось себя пнуть. Он же не хотел уходить! Бун предложил это лишь потому, что боялся, боялся за себя, хотя и не знал, почему. Он всегда чувствовал себя уверенно с женщинами. Какая-то часть сознания твердила ему: «Забудь. Не медли. Иди, пока не стало поздно».

Однако они продолжали сидеть в машине.

Бун слегка потянул Сисси за локон, которого по-прежнему касался пальцем, и она поддалась. Когда они оказались так близко, что едва не соприкасались носами, он сказал:

– Я хочу поцеловать тебя.

– Лучше не надо, – мягко отказала Сисси, отстранившись лишь на дюйм. – Мы политические оппоненты.

Бун снял с нее очки и положил на приборную панель.

– Но это ведь не навсегда.

– Да. – Сисси отвела взгляд. – Но один из нас проиграет. Это, должно быть, довольно неприятное чувство.

– Об этом я не думал. Однако тот самый печальный момент пока не настал.

Она снова посмотрела на него и кокетливо вздернула бровь.

– Один поцелуй, не более того, иначе мы не сможем стать полноценными соперниками. Я буду за себя, а ты – за себя.

– Отличный план.

Сисси потянулась вперед, он наклонился ей навстречу. Поцелуй был долгим, медленным и глубоким. Бун моментально возбудился, но держал себя в руках, хотя мечтал ласкать ее губы – такие мягкие, теплые и податливые – не только губами, но и языком.

Она издала тихий стон и положила руку ему на шею, прямо над воротничком.

– Я хочу тебя, – прошептал Бун, легко касаясь губами ее рта. – Не могу забыть… хочу обнимать, трогать.

– Я тоже не могу забыть, – призналась Сисси. – Но мы должны.

– Я отказываюсь. – Он протянул руку и коснулся ее груди.

Она не отстранила его руку, томно вздохнула, и поцелуй продолжился. Какая эротическая пытка…

С тихим стоном Сисси отстранилась.

– Я не могу. Мы не должны так себя вести…

Она надела очки, будто они могли защитить. Расстояние между ними едва достигало половины фута.

– Тогда идем, да?

– Да, а то Нана будет волноваться. К тому же надо отправить по почте эти фотографии.

Сисси быстро закрыла окно со своей стороны, а Бун – со своей.

– Как все это глупо, – пробормотала она смущенно.

– Порой глупости – это хорошо.

Сисси рассмеялась: как же Буну нравился ее смех! – и сказала:

– Для меня ты запретный плод, и с психологической точки зрения здесь все ясно.

– А с мужской еще яснее: ты красива и сексуальна. Именно поэтому я хочу тебя целовать.

– Правда?

– Если бы раньше ты хоть раз взглянула на меня так, как смотрела пять минут назад, я бы тебе проходу не давал. И дело тут не прическе или очках, а в тебе самой.

Сисси покраснела и отвела взгляд, но потом снова посмотрела на Буна.

– Я действительно очень застенчива, но не со всеми. Члены моей семьи и друзья, например Лори, Салли и миссис Хатлбери, меня не смущают.

– У тебя очень забавные друзья.

– Знаю. – Сисси открыла дверь раньше, чем это успел сделать Бун, и вышла из машины. – Все нормально: женщина вполне может и сама открыть себе дверь.

Он прижал ее к дверце, снял очки и, касаясь губ, пробормотал:

– Будь прокляты эти выборы!

Сисси всей душой надеялась, что весь мир заметит, как официально и стильно она выглядит и как уверенно себя чувствует в день интервью для телевидения. В библиотеку она приехала в новых модных черных обтягивающих брюках, черных сандалиях и коротком, с принтом зебры, тренче, небрежно завязанном поверх светлой водолазки. Прихватила она и сумку со сменной одеждой.

Но когда обозначенная журналистка явилась с оператором, осветителем и человеком с черным рюкзаком, вероятно гримером, Сисси смутилась. Девушка оказалась не тем репортером, которого она ожидала: эта вещала в «Кофе по утрам», воскресной передаче, известной во всей стране.

– Энн Сильвер? Что вы тут делаете?

Энн улыбнулась именно так, как улыбалась по телевизору.

– Прошу, зовите меня просто Энн. А я могу вас называть Сисси?

– Конечно! – Сисси не могла оправиться от потрясения. – Но… но вы же ведущая на всю страну известной передачи!

Энн, судя по всему, спокойно относилась к своей популярности.

– Я думала, вас предупредили…

Сисси старалась держать себя в руках, но разве это так просто?

– Мне сказали, что приедет репортер из Ашвилла.

Энн улыбнулась, так что покрытые персиковым блеском губы соблазнительно блеснули.

– Коллеги из Ашвилла связались с нами, и мы решили, что получится неплохой репортаж для «Кофе по утрам». – Она окинула взглядом комнату. – Ваша история прекрасно впишется в концепцию программы. Это так по-американски: два кандидата в мэры одного города живут под одной крышей.

Сисси не хотела, чтобы ее показали на всю страну, и уж точно не хотела, чтобы весь округ узнал, где она живет. Ей было достаточно и того, что весь город сплетничал про них с Буном.

– Но проблема гораздо шире, – сказала Сисси, радуясь, что наконец-то обрела голос. – Я за сохранение старой библиотеки и традиций города, а Бун – за модернизацию.

– Какое очаровательное здание. – Слова Энн звучали искренне, а взгляд выражал озабоченность. Вероятно, именно неравнодушие помогло ей обрести такую известность. – Но скажу прямо: предмет вашей борьбы – дело вечное, такое происходит всегда и везде. Все стареет, Сисси, и мы вынуждены решать, сохранить старое или заменить его чем-то новым. Ваша же ситуация куда интереснее, потому что здесь не внутреннее противостояние в сознании одной персоны, а спор двух личностей.

Сисси охватила паника.

– Я могу хоть сейчас позвонить и потом переехать в другое место. И тогда ваша история утратит смысл.

– Да ради бога! – Голос Энн звучал вполне дружелюбно и спокойно. Звоните. Я подожду. Но если действительно все так обыденно, то мы сейчас же отправимся обратно в Нью-Йорк, а вашим ашвиллским репортерам скажем, чтобы больше не беспокоили нас по пустякам.