Контора Кука - Александр Мильштейн

— Я должен подумать над твоим предложением.

На самом деле он ещё там же, в баре «Двадцать пять», понял, что будет делать: он предложит это путешествие «в гости к сказке»… ну да, мальчику, которому с детства хотелось в английскую книжку с картинками, которую он читал со своей учительницей, очень трогательно, правда?.. Конечно, о своих мечтах Паша рассказывал не только таким случайным собеседникам, как та маклер… Но и Шириным, у которых, как мы ещё помним, он прожил без году неделю, и обретя не то чтобы ПМЖ, но, скажем так, жилищную самостоятельность, по крайней мере, заходил к ним в гости если не каждую неделю, то довольно-таки часто.

На этот раз всё было наоборот: в гости пришёл Ширин и, застав у Паши приехавшую из Москвы знаменитость, слегка даже обиделся за то, что Паша не догадался позвать его сам.

Паша начал было что-то говорить, но Ширин его прервал: «У нас, у клерков, своя гордость», — Паша громко рассмеялся и сказал, что он как раз собирался звонить Ширину — на следующий день, Семёнов, мол, только приехал, ну, короче… чокнулись, выпили, чокнулись, выпили… «Хороший виски, чё», — сказал Ширин после третьей, как бы распробовав. «…Из дьюти-фри», — сказал Семёнов. «…Ну конечно», — кивнул как-то вбок слегка закружившейся головой Ширин и подумал, что весь этот молл, который находится под ними, похож на дьюти-фри… на здание аэропорта… Единственная, может быть, разница: нет этих длинных прямых горизонтальных «эскалаторов», как в аэропорту, да и мёбиусовских лент для получения чемоданов… и ещё, если уже ко всему придираться, неоновые лампы там немножко не так расположены, в аэропорту их мостил Дан Флавиан, в пинакотеке модерна они тоже есть, эти его цветные лампочки, это постоянная инсталляция… Но это мелочи, в остальном же всё точно так… как будто ППШ свил гнездо над аэропортом, — так примерно Ширину, жителю первого этажа, думалось, когда он глядел на крышу молла с высоты двенадцатого этажа после того, как они прикончили вторую бутылку Jameson.

А потом Ширин увидел облака — очень низкие, или, точнее, даже не низкие, а близкие — как бы с другой стороны… страшно похожие на те, что видны в иллюминаторе, вот с какую овчинку небо ему… даже и не показалось — оно и вправду было в тот день и час в Мюнхене — такое.

«Поразительно близкие облака, — сказал вслух Ширин, — как будто летишь над ними, сделав „бочку“, — кажется, так называется эта фигура… высшего пилотажа…»

Семёнов вышел на балкон с чёрной трубой, больше похожей не на фотоаппарат, а на телескоп, и Лев подумал, но вслух ничего не сказал… что-то о бессмысленности фотографии, о зуде-зуммере-зуме… о «фотоувеличении», о котором давеча говорил с девчонкой, ведь в том-то и дело, что это странное и словами так же, как и кадрами, непередаваемое чувство рождается от того, что ты видишь «овчинку» непосредственно, без всякого увеличения, так близко, как будто сверху летишь над ней, касаясь барашков крыльями, ныряя периодически в их отару, или лицом в изнанку своего тулупа, если угодно, голову под крыло… А так это вообще не стоит выделки, на фотографии, даже не глядя, можно заранее сказать… И Ширин ушёл в комнату — он стал чувствовать неуютные толчки невесомости, перегрузки… как будто он уже летел в самолёте, попавшем в пересечённую небесную местность, буераки, воздушные ямы…

«…Или это толчки идут от сердца… — подумал он, — а вот оно сделало такое движение — там, внутри, как будто передёрнули затвор…» Ширин замер, ожидая… «Но нет, стрелять не стали… в этот раз нет… „Я ещё не проклюнулся, сестрёнка“… Больше ни грамма, — говорил себе он, — и в самолёте ты тоже пить не будешь, а то я тебя знаю… Впрочем, в самолёт-то мы посадим ППШ…»

— Нет, — сказал Паша, — выслушав не очень подробный рассказ. Ширин ограничился тем, что сказал ему, пока Семёнов на балконе увлечённо «отрабатывал» здешний небосвод, что есть возможность слетать в город его мечты бесплатно, да ещё и получить в придачу дополнительную — «тринадцатую», — пошутил Лев, зарплату, прикинув в уме, что сумма примерно равна Пашиной месячной… Он не сомневался, что Паша согласится, и ехал вовсе не для того, чтобы его уговаривать… Мог бы и позвонить, конечно, но он просто подумал, что давно не был у «их мальчика» и к тому же хотел заодно сделать в молле кое-какие давно откладывавшиеся покупки…

— Во-первых, — сказал Паша, — мне нужна виза. Ты, Лев, став гражданином Германии, наверно, забыл о таких подробностях… А для неграждан Евросоюза в Англию нужна виза, это не Шенгенская зона — я это узнавал, когда думал сам по себе туда слетать… но передумал. Ну не возиться же ради этого с визой, которую к тому же совсем не факт, что дадут, — с моими птичьими и здесь-то правами…

— Есть путёвки, — сказал Лев, — есть русские турбюро, мне кажется, они запросто решат все вопросы: «туристическая виза»…

— Ну и во-вторых: не хочу, — сказал Паша.

— Как — не хочешь? — удивился Ширин.

— Да, не хочу разрушать иллюзию. Как это было с Парижем… Но о нём я никогда и не мечтал, так что и не жалко… А Лондон… Не-а, не хочу. Пускай остаётся там, в детстве.

— «Только детские книжки читать…» — начал было ехидно декламировать Лев, но замолчал, немного подумал и сказал: — Ладно, имеешь право… Тогда я полечу. Виза мне не нужна, почему бы и не… А вам хорошо погулять тут… удачной фотоохоты! Вы захватываете окна пуфа, маэстро? — выходя на балкон, спросил он Семёнова, продолжавшего снимать облака, подкрашенные теперь ещё ржаво-красной краской и оттого выглядящие, с точки зрения Льва, особенно пугающе. — Пуф — это публичный дом, — добавил он, — вон там, видишь, красные светятся, это у Паши такая до-сто-при-меча-тельность. По-немецки: «зеензвюрдихкайтен».

— Да уж вижу, — улыбнулся Семёнов, — яволь-яволь. К сожалению, они непроницаемые… но всё равно, когда ты сейчас произнёс слово «охота», а тут, как бы сказать… на ловца хоть зверь и не бежит, но прямо под окном на тебя как бы зырит… И вот мне вспомнилось… знаете что? Никогда не догадаетесь! — он поискал глазами Пашу, менявшего закуски на журнальном столике в комнате. — Партийные делянки, члены политбюро, стреляющие в диких свиней…

— Вы что, участвовали? — спросил Ширин.

— Вы — это мы, а мы уже были на ты, — рассмеялся Семёнов. — Я — нет, но была и со мной такая история… Когда я служил в армии, мы ходили в клуб, который был рядом с частью, на кадриль, так сказать… Там я познакомился с одной очень хорошей девушкой. Мы полюбили друг друга. Я не сразу узнал, что это внучка Андрея Андреевича Громыко…

— А может, лейтенанта Шмидта? — сказал Ширин.

— …и благодаря этому я единственный узнал, почему он не выстрелил во время охоты — которую обслуживали солдаты нашей особой части…

— Не понял, так ты был особистом? — сказал Ширин, но Семёнов и на это не реагировал, он продолжал:

— …и вот, когда вепрь выскочил из зарослей и пошёл прямо на дзот, в котором сидел Громыко, мы затаив дыхание смотрели, как зверь замедлил шаг, это было как при замедленной съёмке, он пёр на бруствер, медленно и неумолимо, как танк… Наш командир кричал шёпотом: «Что же это такое? Почему он не стреляет? Что случилось?» «Огонь, — сказал он нам, — только по команде». Ну, мы и не стреляли, держали автоматы на весу, смотрели, как кабан приближается к дзоту, где сидел мистер Нет, — хотя мы тогда, конечно, не знали, что его так называют на враждебном нам Западе… И вот, стало быть, только когда зверь уже почти лёг грудью на амбразуру… Наш майор скомандовал: «Огонь!» Так вот, причина была такая — об этом мне рассказала внучка: дедушка, по её словам, уже было изготовился, но, ожидая появления зверя, который медлил выходить из чащи, отнял щеку от приклада, стал машинально глядеть на винтовку вблизи… И вдруг прочёл там надпись: «Сделано в ЧССР», и после этого он… представьте себе: расплакался. Разрыдался. Да-да, дело в том, что это было вскоре после того, как наши танки…