Камея из Ватикана - Татьяна Устинова

Тонечка вытаращила глаза:

– А что пропало-то, батюшка?

Отец Илларион поглядел по сторонам, словно решаясь. Сильно вздохнул и предложил:

– Ну, пойдемте, пойдемте из храма Божьего. На улице поговорим, чтоб не при святых отцах-то…

И широким шагом пошел прочь.

Тонечка на одну секунду замешкалась, потом свернула в правый придел, чтобы поздороваться с Серафимом Саровским. Она ведь так и не дошла до него в первый раз!..

Перед ликом горела лампадка, и Тонечке показалось, что Серафим улыбается ей. Тонечка немного постояла возле него и тихонько пошептала.

– Матушка, где ты там застряла? – позвал Илларион. – Мне двери нужно замкнуть.

Тонечка вышла на улицу, стянула с головы капюшон и прищурилась на солнце.

…Как хорошо!..

Как прекрасна и упоительна жизнь! Почему люди так старательно и с таким маниакальным упорством ее портят?.. Зачем?..

Отец Илларион погремел связкой длинных ключей, запер замки и осведомился:

– Здесь посидим, в садике, или… добро пожаловать к нам. У меня домик вон там, за крепостным валом.

И подбородком указал, в какой стороне этот самый вал.

Тонечке очень хотелось посмотреть, как живет отец Илларион! Сценарист в ее голове уже принялся торопливо набрасывать картинки, одна завлекательней другой.

С другой стороны, хорошо бы вернуться домой и все же проконтролировать дрова и уроки…

Пожалуй, она отказалась бы от приглашения, но тут Федор Петрович ее опередил:

– Давайте здесь посидим. Нам неудобно вас затруднять.

– Да какие ж тут затруднения, – возразил отец Илларион. – И рядом все. Ну? Отправимся?

И широко зашагал по древней брусчатке.

Тонечка потрусила за ним. Федору Петровичу ничего не оставалось, как присоединиться.

– Здесь крепостицу никогда не ставили, – говорил на ходу священник. – А вал соорудили, когда земли наши после монгольского нашествия вошли в Великое княжество Тверское. Вроде бы сторожевая башня была, на всякий случай поставленная. А вообще-то места дикие, людей мало. И не только славяне селились, но и финно-угорское племя. В четырнадцатом веке наш храм подняли, а в шестнадцатом Дождев стал селом дворцовым, то есть подчинялся приказу Большого дворца! Через нас торговые суда вверх шли, к Твери, и вниз, к Нижнему Новгороду. Солью торговали, сапоги шили, Иван Четвертый наши сапожки очень ценил!..

– Сапоги? – живо переспросила Тонечка.

Отец Илларион кивнул.

– Прошу прощения, – заговорил Федор Петрович, не зная, как правильно обратиться к священнику, слово «отец» решительно не выговаривалось, тем более они, должно быть, ровесники! – Может, мы просто переговорим и отправимся по своим делам? Мы у вас отнимаем время.

Было очевидно, что имелось в виду обратное – батюшка со своим любезным приглашением отнимает время у Федора Петровича!

– Да вы не беспокойтесь, – сказал священник добродушно. – Тем более уж почти пришли.

Сценарист в Тонечкиной голове за это время сочинил уже: батюшка живет в старом рубленом доме с высоким крыльцом, и чтоб непременно балясины и «резной палисад». Перед домом мальвы и кусты сирени, позади – яблоневый сад. На крылечке рыжий кот, в будке лохматая псина. В сенях пучки сушеной травы и хорошо пахнет. В горнице чистые полы, тканые дорожки, круглый стол, крытый льняной скатертью, на скатерти – кувшин нарциссов. В красном углу образа с лампадкой.

Дом священника был совершенно новый, кирпичный, похожий на все новые сельские дома, разве что сайдингом не обшит! В палисаднике под наблюдением грозного петуха гуляли рыжие куры. Завидев процессию, петух поднялся на цыпочки, расправил крылья, выругался на кур – те дунули в разные стороны. Под навесом устроено нечто вроде лесопилки – штабель досок, циркулярка, земля вокруг засыпана опилками и свежей стружкой.

– Приходится, – объяснил батюшка лесопилку, – часовенка на погосте совсем прогнила, да в храме то и дело ремонт требуется. Еще пасеку держим за рекой, тоже забота. Ну, проходите, проходите!..

Внутри домик был обставлен как городская квартира – полированная мебель, ковер на ламинатном полу, разномастные шкафы. Всюду разбросаны игрушки.

– Мои все в Тверь укатили. – Отец Илларион скинул у порога башмаки. – Деду внуков захотелось посмотреть. Я тоже днями к ним собираюсь, пока службы толком нету.

Федор Петрович смотрел в пол, вид раздосадованный.

Зачем мы сюда притащились, словно спрашивал он себя.

Тонечке было любопытно.

– В зал проходите, – пригласил батюшка. – А я кофейку пока сварю.

В зале – самой обыкновенной комнате с диваном и телевизором – был беспорядок. Очевидно, хозяин в отсутствие «своих» уборкой не затруднялся.

– Вам правда хочется здесь… гостить? – негромко спросил Федор Петрович у Тонечки. – Чего ради?

– Ради интереса, – быстро ответила она. – И потом! Нужно узнать, что пропало из храма!

– Можно подумать, этого нельзя было узнать на лавочке!

Тонечка хотела было возразить, но вошел отец Илларион с подносом, который он тащил за две ручки. На подносе разномастные чашки, турка и плетенка с сухарями и сушками.

– И вот я думаю, – начал он, как будто продолжая разговор, – что уж больно подозрительная кража! Ничего другого не взяли, а ковчежец забрали!.. Именно этот!

– Что забрали? – не поняла Тонечка.

– Ковчежец, – повторил батюшка и улыбнулся. – Ну, ковчег-то знаешь?

Тонечка кивнула не слишком уверенно.

– Да не тот, который Ной соорудил, – сказал отец Илларион. – И не тот, который ковчег Завета, и не тот, что часть иконной доски!..

– Это все ковчеги? – пробормотала Тонечка, чувствуя себя диким человеком.

…Она часто повторяла дочери: «Настя, ты дикий человек!», например, когда та спрашивала, почему «Тихий Дон» считается великим романом.

– Ковчег – ящик. Бывает мощевик, где святые мощи хранятся, это рака называется. А бывает совсем небольшой, как ларец, – ковчежец! Для книг, реликвий всяких. Он у меня дальше всех запрятан был, от досужих глаз да от греха! Никто о нем не знал, только отец дьякон, а его-то и нету.

Тонечка пригубила кофе – вкусный, крепкий! – и потянулась положить себе сахару. Она любила, чтоб сладко.

– Вы расскажите толком, батюшка, – попросила она. – Вы когда пропажу обнаружили?

– Да назавтра после того, как мы с вами в храме на полу отдыхали! Я по верхам в тот же день посмотрел – ничего не взято. Ну, думаю, уберег Господь, спугнули мы лихоимцев. А ночью все думал, думал, и тревога меня взяла за ковчежец. Окоротил себя – спрятан надежно, кто о нем может знать! Утром пришел, открыл тайничок в полу – а его и нету.