Игра магий - Николай Басов

Кстати о запахах… Она решила и с этим справиться. Для этого у Нашки был давно уже разработан довольно простой, но полезный обычай. Нужно было сходить в баню… Но тут она вспомнила, что не имеет даже пары мелких серебряных монет, чтобы заказать себе простыню, горячую воду, ванную и кусочек местного мыльного камня, и расстроилась. Вот с этим нужно было что-то да делать…

Конечно, следовало бы зайти к тетке Васохе, у которой она снимала комнату, найти хотя бы что-нибудь, что можно продать, и разжиться пусть и небольшой суммой… Но Васоха почти наверняка еще спала. Да и вещичек у Нашки осталось куда меньше, чем в то время, когда она вселилась в эту свою комнату, где она впервые за всю жизнь была почти хозяйкой… Так вот, вещичек осталось очень мало. Из тех, что можно было продать, пусть и недорого, но быстро, у нее оставались только булавы для жонглирования да окованная железом боевая дубинка Маршона. Но ее Нашка продавать не хотела, а булавы приберегала для себя — кто знает, может, придется все же выходить и показывать чудеса с ними на рынке… Хотя за это тоже много не дадут, а то еще и накостыляют, не посмотрят на ее известность непобедимой быстрички и бойчихи.

Она знала, что любое зрелище всем всегда быстро приедается, и оттого-то приходится путешествовать, болтаться по всему этому неуютному и небезопасному краю, чтобы каждый раз на новом месте выглядеть удивительной, необыкновенной и занимательной для тех, кто мог бы бросить монету в чашку. То есть Нашка знала, в Крюве этим не прожить, но с булавами все же расстаться не могла.

Ладно, решила она, пусть будет так — к Васохе она не пойдет. И хотя погода здесь, в этих местах, всегда казалась ей недостаточно теплой, а то и холодной по ночам-то, она решила не лениться, а сходить за портовые мастерские, за склады и даже за ту бухточку на реке, где стояли старые, брошенные, никому не нужные, но еще не разобранные барки, являя собой крайне унылое зрелище кладбища корабликов и лодок. Там было одно местечко, почти полностью закрытое от всего берега, где можно было ополоснуться нагой. Никто из обитающих там бродяжек не решится глазеть на нее, пока она будет плескаться, смывая с себя остатки похмелья и вонь выпитого самогона, которая теперь проступила через кожу.

Когда Нашка только-только открыла для себя это место, кое-кто из обитателей лодочного кладбища пробовал было к ней подкатить, гнусно ухмыляясь. Но она, даже не вступая в настоящую драку, показала этим… идиотам, что хватит с них и того, что они уже видели. Хорошо вышло, что она никого не убила. Когда местные бездомные дурачки все поняли, они и подглядывать перестали. Лишь бы сейчас на очень уж голодную собачью свору не нарваться, правда, поутру они должны спать. Значит…

Она зашагала по улице, почти радостно, как бывало прежде, когда они одной дружной компанией пускались в новый путь, к новым местам. Жалко, конечно, что эти времена прошли и что все, кроме нее, умерли. Но с другой-то стороны, она была жива. И она почти по-настоящему решила начать новую жизнь… Вот еще бы Сапог от нее отстал с этими тремя золотыми, тогда можно было бы вовсе радоваться жизни. Конечно, до тех пор, пока снова не захочется есть. Но к тому времени, решила Нашка, она что-нибудь придумает, на то у нее и голова на плечах. Да и нож на поясе был не лишним, а значит, все как-нибудь должно устроиться.

Ворота захлопнулись прямо перед носом Нашки тяжело и грузно. Даже зазвенело что-то, хотя ворота были деревянные и звенеть в них вроде нечему. Засов тоже задвинулся резко, будто кто обругал ее. Она даже поежилась от этого звука и от окончательности своего унижения.

А ведь все так славно начиналось… Вчера, очухавшись в кабаке у Сапога, она разнюнилась, зато потом сходила, искупалась и отлично выспалась. А сегодня поутру подобрала свои булавы для жонглирования и, поигрывая ими, отправилась в гладиаторскую школу получить какую-нибудь работенку. Но дальше пошло не так уж и хорошо, вернее, вовсе не пошло.

Пришла, посмотрела, как на маленькой арене в грязноватом песке возились с тяжелыми деревянными мечами двое каких-то совсем еще молоденьких дурачков, которые и не умели ничего, попросила встречи с ланистой. К ней вышел не сам Модро, а один из его прислужников и стал грубо спрашивать, мол, чего притащилась. Она объяснила, что жрать нечего, вот и придумала она — а не возьмут ли ее сюда тренером. Она будет ребят наставлять, а он… Ну и про деньги хотелось бы поговорить, если сладится дело.

Тогда прислужник этот, какой-то скользкий и противный, наверное из этих, из тех, кого местные рубаки используют не по прямому мужскому назначению, если имеют к тому охоту, снова куда-то убежал. А ей принесли, чтобы она не слишком глаза мозолила без дела, хлеба с коровьим маслом, хотя она бы предпочла оливковое, чуть сбитое и с мелко растертым чесночком, и немного сильно разбавленного вина. Еще принесли сушеных груш, нарезанных ломтиками, что остались от зимы, но они, как многое тут, в Крюве, заметно припахивали плесенью, и она их трогать не стала.

Модро так и не появился, но отчего-то Нашка была уверена, что он поглядывает на нее из какого-нибудь малозаметного окошка, оценивая ситуацию. В том, что такие окошки у ланисты есть, она не сомневалась, ведь невозможно было, чтобы у главного во всей гладиаторской казарме не было возможности отслеживать малую арену, где почти всегда тренировался кто-нибудь из молодняка. Конечно, это была совсем не престижная для местных арена, все те, кто считался уже уважаемыми и долгоживущими, заслуженными бойцами, тренировались в гимнасиуме, на большом поле, как это тут называлось, хотя полем та, другая посыпанная песком площадка могла выглядеть только в представлении тех, кто вообще больших арен не видел. Но все же она была, и даже, как сказывали, за ней ухаживали, не то что за этой — малой, где пыли и грязи было больше, чем песка, которая и утоптана была местами до состояния мостовой, и пота на ней было пролито столько, что от нее ощутимо пахло, будто бы от давно не стиранного тряпья бродяги.

А этот прислужник вновь откуда-то незаметно появился и стал спрашивать, чему она может научить местных живо-мертвых? Нашку это прозвание покоробило слегка, она от него отвыкла, но все же следовало быть менее разборчивой, и поэтому вида она не подала. Хотя вспомнила, как и ее назвали пару раз — живо-мертвой… Прозвание это установилось в Империи по отношению ко всем, кто зарабатывал себе на хлеб с риском для жизни, потому что считалось, что все подобные люди: гладиаторы, канатоходцы, ныряльщики за жемчугом на море, а то и сплавщики леса по верхним, горным рекам, — все они уже в силу своего основного занятия как бы мертвы, уже прожили свои жизни. И если еще ступают по земле, разговаривают и даже хотят временами есть, то это ровным счетом ничего не значит.

Тогда-то она подхватила свои булавы и стала показывать, что умение держать равновесие, правильно работать ногами, корпусом, руками и — главное — думать головой очень будет способствовать развитию навыка обращения с мечами, с короткими восточными алебардами, которые в этой школе были в большом ходу, с боевыми дубинками и многими прочими видами оружия. И что умение бросать ножи, или дротики, или даже сурикены без этого вот автоматического поддержания равновесия — просто невозможно.