Феликс - значит счастливый... Повесть о Феликсе Дзержинском - Юрий Михайлович Корольков

Но в этот момент раздался еще один выстрел, и еще один жандармский офицер был сражен пулей. Из разбитого окна потянуло дымком, запахло горелой бумагой. Пристав скомандовал:

— Бить по окнам! Взломать дверь!

Затрещали выстрелы, перемежаясь с ударами прикладов. Из помещения тоже продолжали стрелять... Наконец дверь с грохотом сорвали с петель. Городовые кинулись в помещение. На полу горел костер из набросанных бумаг, в его отсветах стоял бородатый человек с маузером. Свободной рукой он продолжал бросать бумаги в огонь. Человек, не целясь, выстрелил в полицейских и, схватив в рот ствол револьвера, нажал на спуск. Выстрела не произошло: в обойме кончились патроны.

Стрелявшего схватили, связали и отправили в полицейский участок. На допросе он назвал свою фамилию — Каспшак. На другие вопросы отвечать не стал. Захват подпольной типографии достался охранному отделению дорогой ценой. Погибли ротмистр Винничук, пристав Ордановский и двое нижних чинов. Вот все это и послужило причиной увольнения начальника Варшавского жандармского управления полковника Иванова.

Челобитов же снова вышел сухим из воды: его агентурные сведения подтвердились, а за остальное он не отвечал.

Вскоре после разгрома мокотовской типографии Дзержинский решил обсудить дело с Юлианом Мархлевским. Теперь он был совершенно уверен, что в подполье проник провокатор. Больше того, он даже знал, кто этот агент варшавской охранки, но тем не менее решил проверить еще раз. Он пригласил Ставинского к себе, как это часто бывало прежде.

Сидели втроем — Юзеф, Мархлевский и Ставинский. Ставинский рассказывал о последней поездке в Варшаву.

— Я начинаю верить в счастливую звезду! — воскликнул он, заканчивая рассказ. — Как договорились, пришел на явку в назначенный день, но немного раньше, чтобы посмотреть, что к чему. Вижу: квартал оцеплен, шпики расхаживают, их за версту видно. Полицейские крутятся. Ну, думаю, пропал!.. Перешел на другую сторону улицы и — в проулок. Так и ушел. А в квартире и в самом деле была засада. Это уж на другой день я узнал. К счастью, курьер в тот день не явился.

— А если бы пришел — провалился?

— Конечно! Это его счастье...

— Откуда же охранка могла все узнать? — невозмутимо расспрашивал Дзержинский.

— Предательство... Совершенно очевидно, что предательство, — уверенно ответил Ставинский.

— От кого оно может исходить?

— Только от тех, кто был посвящен в последнюю операцию. Один из четырех, с которыми говорили перед отъездом. Теперь проще выловить провокатора.

— Да, ты прав. Узнать провокатора сейчас куда проще, чем ты можешь предполагать.

— Как это понимать? — спросил Ставинский, в глазах его мелькнула тревога.

— А вот так. Провокатором может быть только один из нас: ты или я, и никто другой. — Феликс холодно посмотрел на Ставинского: — Ты или я.

Кровь отлила от лица Ставинского. Он взял недопитый стакан чая, но рука так дрожала, что он поставил стакан обратно.

— Не понимаю, Юзеф, здесь какое-то недоразумение. Ведь был кто-то третий...

— Третьего не было. Кроме тебя, в Варшаву никто не ездил. Только ты мог информировать охранку. Ты заслуживаешь пули, но судить тебя будет партийный суд. А теперь ступай. И не пытайся избежать суда.

Когда Ставинский ушел, Юлиан спросил:

— Но почему ты так уверен в предательстве Ставинского?

— Потому что перед отъездом я сказал ему: кроме нас двоих, будут знать о поездке еще двое. Но я никому ничего не сказал. Ставинский уверился, что он вне подозрений, уж если станут кого подозревать, то кого-то другого...

Ставинский в тот же день бежал из Кракова. Предателя судили заочно. Партийный суд приговорил его к смерти. Через несколько месяцев полицейского агента Проворного нашли на глухой варшавской улице мертвым.

Примерно в то же самое время на страницах нелегальной газеты «Червоны штандар» появилась статья об отношении социал-демократов к террору. В ней было сказано:

«Там, где мы должны выбирать между защитой борьбы нашей организации и жизнью агента царской власти, насилие становится там из бесцельного преступления актом, преследующим цель и даже обязательным.

Отрицая в принципе террор как средство политической борьбы, социал-демократия в действительности не отказывается от самообороны с помощью убийства».

Слова эти принадлежали Дзержинскому.

5

Телеграмма от Юлии пришла утром: «Приезжай, очень хочу увидеться. Юлия». Здесь же приписка, очевидно врача или сестры милосердия: «Фрейлейн

Юлия при смерти. Дни ее сочтены. Да поможет нам бог».

Вечером Феликс был уже в поезде. Он собрался тотчас же, не успев даже предупредить Тышку или Мархлевского.

Санаторий, где находилась в этот раз Юлия, принадлежал соседнему монастырю и расположен был ближе к берегу Женевского озера. В воротах Феликса встретил учтивый привратник и, осведомившись, кто он, попросил пройти к директрисе — сестре Анжеле.

Сестра Анжела приняла Феликса в просторном холле. Она с печальной решимостью предупредила его о неизбежном исходе.

— Я должна посвятить вас в события, которые здесь произошли, — сказала она, медленно перебирая четки. — Наберитесь мужества и выслушайте.

Последние дни Юлия была чем-то взволнована. Она была задумчива, неразговорчива, часами сидела у окна. Чтобы вывести Юлию из угнетенного состояния, ей разрешили совершить прогулку в экипаже на берег озера. Там все и случилось. Юлия попросила остановить пролетку, расплатилась с извозчиком и пошла к воде. День стоял солнечный, теплый, но вода была холодная, охотников купаться не находилось.

Юлия разделась и бросилась в воду. Конечно, она еще в санатории задумала все это, иначе зачем бы на ней оказался купальный костюм... Сначала холод, видимо, обжег ее, она даже вскрикнула, но плыла все дальше. За нею наблюдали с берега гуляющие, восхищались ее смелостью. А она все удалялась и удалялась от берега.

Ее смелость походила на безрассудство, и это вызвало тревогу на берегу. Кто-то побежал на лодочную станцию, вызвали спасательную лодку. Но, едва отойдя от берега, матрос-спасатель повернул обратно, разглядев в бинокль, что молодая женщина плывет назад.

Она пробыла в воде больше часа. На берегу ее встретили аплодисментами. Она пыталась улыбнуться, но улыбки не получилось, лицо задеревенело от холода. Она дрожала всем телом и не могла даже сразу вспомнить кабинку, в которой переодевалась. Выйдя из-за брезентового укрытия, попросила в буфете горячего вина, надеясь согреться, потом взяла экипаж и поехала в санаторий.

Вернувшись в лечебницу, она извинилась, что опоздала к обеду, поела с аппетитом, весь день была веселой и возбужденной. О том, что произошло на озере, никому не сказала.

А вечером резко повысилась температура. К утру больной стало совсем плохо. Врач определил воспаление легких. Она оставалась возбужденной