Я жива. Воспоминания о плене - Масуме Абад

– Вы – сотрудники Красного Полумесяца?

– Да.

– Где вы работали?

– Везде, где мы были нужны.

– Вы согласны работать в иракской больнице и ухаживать за нашими ранеными?

– Наша работа – гуманитарная. Спасение жизни людей не имеет границ и пределов, – ответила я.

– Хитрые дочери Хомейни! Маджусы[82]!

Нас с Марьям проводили в зал, где в несколько рядов стояли кровати, на которых лежали раненые из разных пострадавших от войны районов. Нам сказали: «Все они – иракцы. Вы должны ухаживать за ними».

Мужчина средних лет, одетый в белую одежду, представился нам доктором Саадуном. У него была комичная внешность. Когда я смотрела на его одежду и лицо, я вспоминала себя в халате врача с веником в руке. Было полное ощущение того, что на него по ошибке надели чужую одежду. Подобно солдату на утреннем параде войск, которые проходят маршем по случаю какого-либо торжества, он, не обращая внимания на состояние раненых, шел вперед, не поворачивая головы, мы шли за ним, а за нами – еще четверо солдат. По его равнодушию к стонам раненых было понятно, что врачевание – не его призвание.

На кроватях были чистые простыни и одеяла. Рядом с кроватями стояли маленькие столики, на каждом из которых имелось по несколько бутылок иранского компота. Иракские раненые либо были в бреду, либо спали и отдыхали. У всех стояли капельницы. Но в конце зала виднелось несколько рядов кроватей, накрытых полиэтиленовыми накидками, безо всяких простынь и одеял. На этих кроватях лежали раненые, которые скорчились от холода и боли, а бинты на их ранах были насквозь пропитаны кровью. Запах гнили и испражнений в этой части зала вызывал тошноту. До меня донесся голос, который с болью и стонами обращался с просьбами о помощи к некоему Сейеду Аббасу. Каждый раз, когда он взывал к Сейеду Аббасу, мы с Марьям переглядывались, мысленно вопрошая: не иранец ли он? И думали про себя: может быть, он имеет ввиду нашего Сейеда Аббаса?

Я догадалась, что в последнем ряду лежали иранские раненые. На их телах виднелись кровоточащие раны. У них не было ни столиков, ни компота, ни капельниц. Их безжизненные взгляды, пересохшие потрескавшиеся губы свидетельствовали о том зле, которое было им причинено в течение всего этого времени. Каждый, к кому мы подходили, невольно тряс головой. Их страждущие и щемящие душу взгляды были устремлены к нам. Находясь среди этих раненых и немощных пленных, мои глаза невольно искали доктора Хади Азими и Мир-Зафарджуйана. Когда мы дошли до последнего ряда, доктор Саадун ускорил шаг и стал говорить нам: «Быстрее, идемте быстрее!»

Однако, видя взгляды и слыша голоса своих земляков, мы с Марьям не могли не замедлить шагов. Наш сердца сжались от того, что в них проникла та мучительная боль, которую испытывали эти раненые. Я ощутила невыносимое чувство удушья. Мне хотелось закричать: «Раненые ведь есть раненые! Не имеет значения, иранцы они или иракцы!».

Мое макнаэ, рукава и полы моего манто были в крови Мир-Зафарджуйана. Пятна крови, подобно засохшим лепесткам розы, чернели на моей одежде. На макнаэ их не было видно, поскольку оно было коричневого цвета, зато я непрерывно ощущала запах крови, которой пропиталась его нижняя часть. Мои глаза искали среди раненых знакомый взгляд, как вдруг я заметила татуировку Рустама и гремучей змеи на руке одного из пациентов. Я вспомнила, что это – тот самый юноша, которому я тогда поручила ополченца Сейеда, попросив сильно сдавить рану на его животе, чтобы уменьшить интенсивность кровотечения. Рука юноши все еще была подвешена к шее на ремне.

Я возликовала от встречи с ним. Пренебрегая осторожностью, я отошла от Марьям и, радостно направившись к нему, спросила: «Что стало с тем раненым ополченцем?» Не успела я услышать от него ответ, как пощечина, которую отвесил мне доктор Саадун, повернула мою голову на сто восемьдесят градусов. У меня было ощущение, будто мои мозги вышли наружу через рот. Мои губы задрожали, и рот наполнился кровью. Увидев эту картину, раненые братья-иранцы привстали со своих кроватей, но сделать ничего не могли. Иракские солдаты, выругавшись, вышвырнули нас на улицу, через некоторое время посадили в машину и увезли в неизвестном направлении.

Следы пальцев доктора Саадуна остались на моей щеке. Марьям, желая успокоить меня, начала вытирать мои окровавленные губы краем своего макнаэ. Однако физическая боль от пощечины мучила меня не так, как осознание того факта, что впервые в жизни до моего лица дотронулась рука чужого, не махрама[83]. Это чувство было для меня столь невыносимым, что для того, чтобы избавиться от него, я была вынуждена попросить у солдата, который был приставлен к нам для охраны, воды, чтобы хоть как-то смыть со своего лица следы нечистых и скверных рук доктора Саадуна.

Марьям, изрядно рассердившаяся на меня из-за проявленных мной любопытства и неосторожности, сказала: «Теперь ты поняла, где Мир-Зафар-джуйан?»

Я ответила: «Нет». И, сглатывая ком, подступивший к горлу, продолжила: «Зато я поняла, где я сама».

Встреча с ранеными иранцами и атмосфера, царившая на границе между Ираном и Ираком, оживили во мне обнадеживающее чувство пребывания на родине. Однако маршрут, по которому ехал наш автомобиль, пах чужеземщиной и горечью. Мне хотелось спросить, куда нас везут, вкус крови все еще ощущался во рту, губы были сухие, и, если честно, я боялась того, что другая сторона моего лица тоже запачкается нечистью. Через час мы приехали в лагерь, обнесенный забором из колючей проволоки, внутри которого имелось несколько комнат. Я не знала, где мы находимся. Хотя для меня больше не имело значения, где я нахожусь. Я думала: я не в Иране, а если так, то какая разница, где я? Я была оторвана от своего города, от своего дома и от своей семьи.

После того, как машина остановилась и мы вышли из нее, нас окружили солдаты-охранники и около восьми военнослужащих более высоких чинов. Один из них подошел к нам и сказал: «Дочь Хомейни, как тебя зовут?»

– Масуме.

– А-а, генерал Масуме!

Затем он спросил Марьям: «Дочь Хомейни, как тебя зовут?»

– Марьям, – ответила она.

– Вы сестры?

– Да, мы сестры.

– Хомейни отправляет на фронт и своих дочерей, чтобы они воевали за него?

– Нет, мы – сотрудники Красного Полумесяца, – ответила я.

– Посмотри туда! – сказал он. Он показал пальцем на одну из комнат, находившуюся примерно в пятистах метрах от того места, где мы стояли. Я увидела девушку с черным платком на голове, тревожно смотревшую из окна комнаты. На таком расстоянии я больше ничего не могла рассмотреть и понять.