Я жива. Воспоминания о плене - Масуме Абад

– Когда тебя взяли в плен:? – спросила Фатима.

– Два дня назад.

– Где тебя взяли?

– На этой проклятой трассе, всех нас взяли на этой же трассе.

Внезапно он как будто вышел из состояния забытья. Видя, что мы втроем окружили его и атаковали вопросами, он сказал: «Надо же, вы задаете мне столько вопросов! Больше, чем сами иракцы. Скажите-ка сами, что вы здесь делаете?»

Он был очень наивным и простым юношей. Скоро мы почувствовали доверие к нему и рассказали об истории нашего плена. Спустя немного времени он тоже начать изливать нам душу: «Мой отец умер, когда я был маленьким. Моя молодая мать осталась с двухлетним сиротой на руках. Она пожертвовала своей молодостью ради меня. Она вырастила Юсефа, прислуживая людям, обстирывая их и работая уборщицей в больнице O.P.D. А теперь, когда она была в ожидании того, что увидит добро от своего Юсефа, что он позаботится о ней, восполнит ее труды и принесенные ею в жертву молодые годы, Юсеф попал в руки иракцев! Если пройдет еще один день, и мать не найдет меня, она умрет от горя и тоски! Как я ни прошу этих беззаконников прежде, чем распространится весть о моей гибели, разрешить мне поехать и сообщить своей матери о том, что я в плену, и вернуться, они не соглашаются с этим, хотя я даю им честное слово, что вернусь обратно. Никакие слова и уговоры не доходят до них».

Излив душу, он замолчал. Было около половины второго ночи. Никто из нас не мог уснуть, лежа на холодном и влажном земляном полу, перед солдатом, ходившим за окном взад и вперед и не сводившим с нас глаз. Мы все сидели на полу в одной и той же позе – прислонившись к стене и обхватив руками колени. Юсеф сидел у стены напротив нас. Иногда он закрывал глаза, разводил руки в стороны, как будто хотел обнять кого-то, и начинал сводить указательные пальцы, шепча: да – нет, да – нет. Если пальцы сходились, он начинал смеяться и радостно кричать: «Да, да, да! Война закончится, мы будем освобождены!» Однако если эти два пальца не сходились, его глаза наполнялись слезами. Всё мое внимание было приковано к нему. Я спросила его: «Юсеф, так да или нет?» Он ответил: «Сестра, если и да, то путем мухлевания».

В конце концов он уснул сидя и смог поспать около двух часов.

Когда он проснулся и увидел, что мы совершаем поклон на свои пальцы, поскольку у нас не было мохров[86], он дал каждой из нас по финиковой косточке и сказал: «Совершайте поклон на косточки!» И сам приготовился к совершению намаза. После нескольких ракатов[87] он сказал: «Мы, наверное, сошли с ума – еще не наступило утро, что за намаз мы совершаем?». Фатима ответила: «Мы совершаем намаз благодарения».

– А за что же благодарить? – спросил он. И тут же добавил: – Хотя нет! Сестра, как хорошо ты сказала! Вот если бы моя мать видела, что Юсеф стал регулярно молиться!.

Через несколько минут он спросил: «Кстати, девочки, вы умеете гадать на финиковых косточках?»

– Нет, – ответили мы.

– А на горохе?

– Нет.

– А сны вы умеете толковать?

– Нет.

– Что же вы умеете тогда?! – спросил он – Девушки всегда интересуются гаданием. Гаданием на горохе, финиковых косточках, кофе, чае, гаданием по ладони и толкованием снов.

Марьям спросила: «И что же ты видел во сне?»

Юсеф поведал о своем сне так: «Вчера, во время полночной дремоты, я видел сон, будто играю в футбол на открытом поле. Каждый раз, когда мяч оказывался у меня, я бил по нему с невероятной силой, и он влетал в ворота. Ребята качали меня на руках. Я стал своего рода Пеле. Мать тоже была в игре, но не могла бить по мячу».

Выслушав его, Марьям сказала: «Толкование твоего сна очевидно, брат. Всевышний дарует тебе силы и мощь для преодоления трудностей на твоем пути. И ты займешь высокое положение».

Юсеф ответил: «Сестра, как красиво ты истолковала! А говоришь, что не умеешь. Но во сне я хотел, чтобы эти голы в ворота забила моя мать. Когда мяч оказывался рядом с ней, она не могла бить по нему ногой. Что же это означает? Дождется ли она моего возвращения?»

Вторую ночь мы тоже провели в присутствии брата Юсефа Вализаде. Затем Юсефа забрали, и мы его больше никогда не видели. На каждом клочке земли – нашей или иракской – мы теряли кого-то.

С наступлением второго утра к нам пришли несколько баасовских охранников и офицеров, которые, как в фильмах, допрашивали нас, сопровождая свои вопросы дешевыми непристойными шутками.

На третий день после нашего плена мы трое – Фатима, Марьям и я – сидели на полу, оперевшись о стену. Солдат-баасовец подошел к нашему окну и знаком велел мне подойти. Я отказалась. Я стала смотреть по сторонам, делая вид, что не понимаю, чего он хочет и к кому обращается.

Он повторял: «Я с тобой разговариваю! С тобой, с тобой!»

Фатима тихо сказала мне: «Сиди, не вставай!»

Но баасовец не отставал, и мне пришлось подняться и подойти к нему поближе. «Как тебя зовут?» – спросил он.

– Масуме.

– Нет, не Масуме! Генерал Масуме! Сколько тебе лет?

– Восемнадцать.

– Ты военное лицо?

– Гражданское.

– Ты из Арабестана[88]?

Мне понадобилось два дня, чтобы понять, что означают слова «asgari» (военный) и «madani» (гражданский). А теперь я не понимала значение слова «арабестани».

– Нет, я из Ирана, – ответила я.

Он засмеялся так, что мне было видно его глотку.

– Ты не иранка, ты – индианка, – сказал он. Он снял обручальное кольцо с безымянного пальца левой руки и сказал: «Возьми!» Видимо, он хотел расположить меня к себе. Когда я поняла это, я сердито сказала: «Я – мусульманка, ты – тоже мусульманин. Ты – мой брат по вере!» После этого я развернулась и села на свое место.

Фатима, видя, что я сильно разозлилась и испугалась, сказала: «Не бойся, они нас проверяют. В первые дни мне пришлось наблюдать и выслушивать много таких дешевых маневров и бредней. Слава Богу, что мы сейчас официально находимся в плену в руках у иракского правительства. Мы прошли первые фронты, на которых нас никто не видел и не определил наши личности. А теперь многие братья-иранцы знают о нашем пребывании здесь и видели нас». Однако этих слов было недостаточно для успокоения моего удрученного и сокрушающегося сердца.