Тамбов. Хроника плена. Воспоминания - Шарль Митчи

Через несколько лет после войны Фернан организовал в Кольмаре первое Содружество бывших узников Тамбова. Почти все кольмарцы, бывшие когда-то в тамбовском лагере, откликнулись на призыв и единогласно избрали его своим президентом. Фернан рано умер, со дня его смерти прошло уже больше десяти лет.

Чтобы лучше играть свою роль связующего звена между дирекцией лагеря и заключёнными, чтобы воплощать в жизнь распоряжения и приказы, издаваемые русским начальством, Клуб посчитал себя обязанным организовать специальный аппарат — корпус полицейских.

Раздача супа. Рис. А. Тиама

Суп.

Рис. А. Тиама

Герберт Г. рассказывает: «…нужно было организовать отряд полицейских… для поддержания гигиены, сплочённости отрядов, чтобы следить за минимальным исполнением нарядов». До этих пор всё верно, но сплочение групп происходило только из-за единодушного неодобрения и несогласия с репрессивными методами работы полицейских. И дальше: «…речь шла о том, чтобы защитить как людей, так и всё то, что могло помочь выжить и что могли украсть. Люди и их скудные пожитки в любой момент могли стать добычей “сильной руки”».

Если вы хотите заставить бывшего узника Тамбова хохотать до упаду, попросите его привести хотя бы один случай, когда полицейский защитил бы кого-нибудь или чьё-нибудь имущество!

Этими полицейскими командовали трое начальников. Двое из них оставили о себе самые плохие воспоминания у населения лагеря. В., высокий парень крепкого телосложения, сытый, хорошо одетый — положение обязывает, запомнился своей суровостью и непреклонностью. Он никогда ничего хорошего не делал для своих товарищей, пуская в ход лишь репрессивные меры, присущие его должности. Другой, Ст., военный и полицейский начальник одновременно, ростом ниже среднего, плотный, толстощёкий, с безжалостным взглядом, выполняя свои обязанности, тоже был жесток и суров. Наказания он раздавал щедро — например, за то, что ему не выказывали знаки уважения, что он принимал близко к сердцу. Поскольку этот господин, сержант резерва французской армии, имел наглость пришить нашивки унтер-офицера на рукава своей оригинальной гимнастёрки и требовать от своих товарищей-заключён-ных отдавать ему честь.

Третий из начальников полиции, Жозеф Стейер, хозяин мясной лавки из Мюлуза, напротив, представлял собой полную им противоположность. Он производил впечатление уже одним своим высоким ростом и приветливым взглядом, его авторитет был естественным и не вызывал ни у кого отторжения. Его интересовала позитивная и конструктивная сторона деятельности, и с помощью убеждения, а не наказаний он добивался гораздо лучших результатов, чем те двое других. Вот пример.

Когда уже наступила хорошая погода, после того как стаял снег, русские запретили заключённым сидеть или лежать на голой земле — не для того, чтобы докучать или притеснять, но просто в их же собственных интересах, чтобы избежать тяжёлых болезней, особенно пневмонии, поскольку в этом болотистом месте земля оставалась сырой почти всё лето. Однажды Стейер заметил одного пленного, сильно ослабевшего, который разлёгся во весь рост около барака. Вместо того чтобы назначить ему наказание, он сказал ему: «То, что ты делаешь, очень опасно — ты рискуешь заболеть пневмонией. Давай вставай! Если тебя увидит кто-то из моих коллег — тебе дадут наряд!» Жозеф Стейер, к несчастью, умер три года назад.

Поскольку количество французских пленных всё увеличивалось, Олари решил, что ему необходим ещё один политрук, Жан Шоль[61], или мсье Жан, как мы его обычно называли. Он был немецким коммунистом еврейского происхождения и попал в Россию как беженец после прихода к власти Гитлера в 1933 году. Он был ответственным за собрания «вопросы — ответы», где не выказывал никакой особенной симпатии к французам. На наши несколько неудобные вопросы о наших правах он часто отвечал: «Не забывайте, что вы пришли в Советский Союз с оружием в руках!»

Заключённый у барака. Рис. А. Тиама

По той же самой причине, поскольку количество заключённых росло, надо было расширить военную структуру французского сектора путем назначения командиров батальонов из числа имевших чин во французской армии. Каждый батальон включал в себя несколько бараков, соответствовавших ротам. Население каждого барака было в свою очередь разделено на взводы под началом командиров взводов. Командир французов, военный командир, командир по политической части, командиры бараков, командиры рот — французский лагерь буквально кишел командирами!

Внутренняя структура французского сектора функционировала под контролем группы из трёх русских офицеров, которые несли службу в лагере по очереди. Один из них, лейтенант Маленков, по гражданской профессии учитель, был особенно приветливым и любезным. Несмотря на языковый барьер, у меня с ним наладился хороший контакт, особенно в последние месяцы заключения, с конца зимы 1945 года. Пленные французы всё прибывали, и лагерь больше не мог вместить их всех, в результате большую часть карантинной зоны пришлось присоединить к общей. Все те, кто жил в старой части лагеря, продолжали питаться в столовой. Все остальные (и я в том числе), оказавшиеся в преобразованной части карантинной зоны, в большинстве своём семьдесят пять процентов или convalo, ели свой суп прямо в бараках, куда нам его приносили в огромных бадьях. Обязанность разливать суп принадлежала командиру барака, что он и делал под недоверчивыми и критическими взглядами своих компаньонов: погружает ли он черпак до дна каждый раз? Наливает ли он до краёв? У каждого заключённого была одна из тех знаменитых консервных банок, присланных американцами в рамках военной помощи русским, содержимого которых мы никогда не видели и на которых фигурировала надпись большими буквами «OSCAR MAYER — CHICAGO — CORNED BEEF», хорошо знакомая всем бывшим узникам Тамбова. Мы ели суп из этих банок, покрытых толстым слоем налёта — их практически никогда не мыли. Когда после основной раздачи оставалось ещё немного супа, добавка, то её делили так же, как и хлеб, — между первыми по списку в алфавитном порядке, пока суп не заканчивался, и в следующий раз продолжали дальше.

Нары во всех бараках скоро оказались заняты полностью. Обычно в каждом отсеке, то есть в пространстве между двумя опорами, размещалось по пять заключённых при условии, что они лежали плотно, как ложки в футляре. Мы были так плотно утрамбованы, что повернуться могли только одновременно, по общему согласию. Исхудавшие, как скелеты, без тюфяков и одеял, мы спали прямо на голых досках. Кожа и та плоть, что у нас ещё осталась, сдавливались между костями и нестругаными досками. Даже через два года после возвращения домой у меня ещё оставались следы синяков, большие чёрные пятна на костях таза и вдоль бёдер. Горе тому, кто, страдая от полиурии (частых позывов к мочеиспусканию), был вынужден вставать ночью. Стоило ему покинуть место на нарах, как тела остальных четырёх обитателей отсека в соответствии с древним законом «природа не терпит пустоты» занимали освободившееся место. После возвращения из своей экспедиции в уборную, которая находилась в дальнем конце лагеря, бедняга с большим трудом отвоёвывал своё законное место. Соседи по отсеку, разбуженные вторгшимся, бранились и осыпали его оскорблениями, из-за этого просыпались остальные и начинался общий хай, который, впрочем, скоро успокаивался, настолько мы были изнурены.