Нищета - Анжей Тихий

Честно говоря, музыка хорошая, но я не знаю, выдержу ли всю эту хрень, говорю я, однако меня никто не слышит. Тяжелая и грубая, или быстрая, или эйфоричная, или только жесткая музыка из треснутых динамиков, отрубленное электричество, никакого тепла, изо рта пар, убойный саундскейп, шумы, барабаны, бас, барабаны и звуковые ландшафты гармоний и дисгармоний. Два шага сюда и два шага туда. Пиратское радио и друзья-пираты. И все барыжат. Провода на потолке и провода на полу, вместо туалета дырки в полу, туда ссут и срут, вытираются чем придется. Или обходятся вообще без этого. Ты избалованная буржуйская сучка. Кто это говорит? Мне стыдно. Вижу себя будто со стороны: Вижу, как Бекка целует Коди и пихает ему в рот половинку ешки. Вижу молодежь в больших пуховиках, продающих все что угодно, и на тесной клаустрофобической лестнице вижу женщину с младенцем в слинге. Один парень написал себе на лбу «fok u», и он зажигает маленькую стеклянную трубку, она булькает и клокочет, и кто-то пискляво смеется у них за спиной. Дима щелкает по окурку, агрессивно. Вот блин, тут младенец. Мы идем дальше, навязчивые барыги, прямо мне в лицо лезут своими глазами и пакетиками, пуховиками и побрякушками. Я оборачиваюсь. Она что, тут и правда стоит со своим, мать его, младенцем? Я останавливаюсь, но сейчас не время, они меня тянут. Не разговаривай, блин, с ними, у нас есть все, что нам надо. Белки́ глаз с лопнувшими сосудами, и дым, дым, пластик, пластик, сига, косяк, пакетик таблеток, пакетик порошка, конверты и трубочки, желтые полоски и красные полоски, белые линии, фиолетовые марки, розовые марки, зайчики «Плейбой», «мерседесы», бумажки, листы, сложенные купюры, пачки купюр, зажимы для банкнот, мерцает и блестит, чертовы клоуны, мы начинаем танцевать, серый пол, зажигай, чувак, Light it up motherfucker-light it up, серый пол черный воздух, ультрафиолет. Go ahead pass it – go ahead pass it. Серый пол черный пол, спертый воздух. Light that shit – pass that shit [87]. Мы начинаем танцевать, но серый пол, спертый воздух, мысли путаются. Ой, ой, ой, по-наркомански лыбится Бекка. Вообще ничего, жалуется кто-то. Can’t get high enough [88], шевелит губами Дима. Ах блин, пожалуйста, выпусти меня, нет сил видеть в этом чаду младенца. И эту мерзкую торчащую шлюху-мамашу. Настоящая шалава. Дно, говорю я Давиду. Я серьезно, братиш, меня перекроет, если я отсюда не выйду. А что такое, говорит Давид, тебе что, тут не нравится? Тут же круто. Да. Нет, я не могу, отвечаю я. Что такое, снежок? Котик Коди, мой сладкий голубоглазый принц-невинность, чувствуешь себя немного незащищенным? Что случилось? – спрашивает Давид. Я просто не тяну, говорю я. Мы уже не дети. Я становлюсь агрессивным. Кончится тем, что я кому-нибудь заряжу в лоб. Пошел ты. Ты, блин, становишься таким морализатором и буржуем, ведешь себя как мусор, когда дело касается детей, откуда, блин, тебе знать, что у какого-нибудь гребаного ребенка Сузуки и Монтессори жизнь лучше, чем у этого малыша? Что ты, блин, знаешь об этой телке? – говорит Давид. Да пошел ты, чувак, говорю я. Все присутствующие были разочарованы тем, что самая высокая местная гора была закрыта облаками, но как только солнце вдруг вырвалось наружу, а гора вышла из облаков, у него на глазах выступили слезы и он заскакал вокруг как ребенок, крича от радости: «Бог сделал это для меня! Бог хотел, чтобы я увидел его творение!» Я спускаюсь вниз и выхожу, покидаю их, покидаю здание, быстро, выдыхаю, слышу музыку, какофонию, звуки разных этажей вперемешку, они все еще слышны, точно не меньше чем за километр, пустые помещения индустриальных построек, виадуки, решетки, ограды, невидимые собаки, которые лают, странный ритм, когда ветер вырывает фрагменты звуков, звуков трех, четырех танцполов, гул, где-то гремит товарный поезд, я делаю паузу и выдыхаю, больше не несусь, иду домой сквозь ночь весь этот долгий путь, моросит дождь, меня предупреждали, я иду, ночь темная, вот пустой жилой массив, пара окон светится на пятом, седьмом, девятом этажах, но никаких машин, желтый свет, ярко-желтое сияние, темно-синие небо, черные кусты, здания, ритмичный треск у меня под ногами, позвякивание ключей, я чуть ли не вытанцовываю бас на первую и третью долю, бочка, малый барабан, римшот, и мои шаги, да, мелочь, или ключи в кармане, да, бум-чак-тик-клик, бум-чак-тик, бум-чак-тик-клик, бум-чак-тик, ботинки, подошвы, пульс учащается, когда я вижу тень, которая исчезает, убеждаю себя в том, что здесь обычно ничего не происходит. Сколько раз ты вот так возвращался домой ночью, думаю я, и никогда ничего не происходило, или никогда ничего такого, из чего нельзя было бы выкрутиться болтовней, или от чего убежать, в худшем случае отделаться дракой. Мелкие инциденты случались, но ничего серьезного и на самом деле ничего такого, чего не могло бы произойти днем. Нож я не ношу, нож я больше не ношу, неясное ощущение, как будто я снова ребенок, боящийся темноты, эти мурашки по спине, сильный импульс, обернись, беги, прячься, ты не справляешься, не можешь устоять, но я продолжаю идти, пересиливаю тело, игнорирую импульсы, захожу в тоннель, вспоминаю, что Таня называла такие переходы тоннелями насильников, и захожу туда, где свет более яркий, холодный, больше зеленый и голубой, и вижу теги новичков, как у брательника, когда мы пытались его научить, братишка, когда лицо у него было в краске и он бесился, что не получается закручивать линии так, как хочется, его узкие запястья и шипение баллона с краской, его пшш пшш пшш, и беги со всей дури, братик. Брат, где он сейчас, почему я ему не помог, почему его предал, прости меня, братик, прости, а свет в тоннеле по-прежнему яркий, я еще здесь, тут холоднее, чем снаружи, да более зеленый и голубой, и кое-где на земле мусор, и я наклоняюсь к стене, к линиям, пятнам и закуриваю припасенную дурь, и выхожу, оказываюсь в плотной темноте, слышу шум шоссе и думаю только: иди-иди-иди, да, не останавливайся, мне это нравится, странно ведь, мне нравится бояться, странно ведь да, или мне просто нравится ощущение после, когда ты выкрутился, ничего не случилось, какой-то адреналин, да, ты один, темно, вся фигня, которая происходит, ты знаешь, что она происходит везде, всегда, но не здесь, так ты думаешь, не сейчас, не за темным фасадом, не в этом тоннеле, никаких грабителей, никаких нациков, но если что-то случится, пеняй на себя, тебя предупреждали, не ходи домой один ночью, тебя ограбят-убьют-забьют до