Чешское время. Большая история маленькой страны: от святого Вацлава до Вацлава Гавела - Андрей Шарый

Как раз в Словакии с недавних пор принялись присваивать этот эпизод детства западных славян. Конный монумент князю Сватоплуку (Святополку), вероятно самому удачливому из Моймировичей, воздвигли на высоком дунайском берегу у Братиславского замка в 1990-е годы как символ гордости и славы «старых словаков». Для общеславянской культуры великоморавская память, да, важна, потому что именно в этих краях по инициативе местных феодалов, выстраивавших отношения и с Римом, и с Константинополем, вели проповедническую деятельность греческие монахи Константин (Кирилл) и Михаил (Мефодий) со своими учениками. К 860-м годам они разработали для славян всего мира, в большинстве своем еще пребывавших «во тьме язычества», особую письменность, а старославянскую речь сделали языком литургии. Мефодий в общей сложности провел в Великой Моравии почти 20 лет и здесь же, вероятнее всего, преставился. В целом просветительская миссия окончилась не слишком успешно: во всех чешских землях доминирующей в итоге оказалась латинская, а не греческая традиция, новые алфавиты здесь не прижились. Но равноапостольные братья для местного самосознания так же важны, как, скажем, важны они для Болгарии или России. День славянских вероучителей (5 июля согласно католическому календарю) в Чешской Республике государственный праздник, к тому же, в отличие от Российской Федерации, выходной. Святые Кирилл и Мефодий числятся небесными покровителями Моравии (за делами Чехии, напомню, из-за облаков присматривает святой Вацлав).

«Моравский народ», указывают исследователи, неоднороден. Еще столетие назад треть населения области составляли немцы, потомки средневековых колонистов. Славянско-германские противоречия в XIX веке проявились и в Моравии, тем не менее столь острыми, как в Богемии, они не были, здесь серьезно пытались экспериментировать с земским патриотизмом, искали способы обойтись без лобового противопоставления понятий Morava и Mähren. В 1905 году в маркграфстве удалось согласовать передовую для Австро-Венгрии двунациональную систему политических компромиссов (так называемый Моравский пакт), но толком применить ее не успели, поскольку империя вскоре развалилась. После Второй мировой войны немцев как пособников оккупантов выселили, и одним из символов этого исхода стала трагическая судьба брненского Deutsches Haus, общественного здания, в котором в течение полувека кипела моравская германская жизнь. В дни боев за освобождение Брно Немецкий дом, где размещались разные военные штабы нацистов, сильно пострадал от авиабомб, загорелся, в июле 1945-го его взорвали, а развалины заставили разбирать тех самых немцев, которых потом выгнали из страны.

Население Моравии почти стопроцентно стало славянским, хотя не все эти славяне одинаковые: в долине реки Ганы живут, например, очень специфические люди ганаки; есть в Моравии и другие этнокультурные группы — гораки и ляхи. Кроме того, с местными давно слились воедино валахи (потомки древних пастухов, выходцев с Балкан), населяющие небольшой район Моравская Валахия (Valašsko), а также моравские словаки, населяющие другой небольшой район, Моравскую Словакию (Slovácko). Разного рода характерные моравские особенности и правда существуют: известна, например, дешевая Hanácka vodka, а запеченная с луком-чесноком свиная грудинка во всех народных ресторанах называется «моравский воробей». Моравский призрак бродит и по общественно-политической жизни республики: в стране уже 30 лет действует Коммунистическая партия Чехии и Моравии, а национальная футбольная ассоциация до 2011 года именовалась Чешско-Моравским футбольным союзом. Вопрос в том, следует это считать приметами наличия моравской нации или просто признаками культурной самобытности? Может, речь идет о том, что для многих живущих в Моравии региональная идентичность важна не меньше национальной, такое много где теперь бывает.

В Моравии с 1990-х годов существует анемичное автономистское движение, объединяющее тонкие патриотические слои местной интеллигенции и просвещенного крестьянства. Лозунги государственной самостоятельности не выдвигаются, но отъявленные моравские радикалы поговаривают о необходимости покончить с «многовековым чешским менторством». Они сетуют на то обстоятельство, что в середине XIX века местные деятели славянского возрождения, защищая в борьбе с германизацией «общее дело», якобы выбрали в ущерб моравской идее чешскую самоидентификацию. Автономисты, ссылаясь на право наций на самоопределение, требуют возвращения Моравии на карты в качестве отдельной административно-территориальной единицы. Как варианты предлагаются «триединое» устройство республики, чтобы она складывалась из собственно Чехии, Моравии и Силезии, или, еще проще, переустройство в Чешско-Моравскую Федеративную Республику. Для такого случая у Моравии заготовлен красивый исторический герб, основной элемент которого — окрашенная в шахматном порядке в бело-красное орлица с золотыми лапами, высунутым языком и короной. На фронтисписе староморавской книги Mars Moravicus (сочинил местный просветитель Томаш Пешина, 1677) этот герб, поддерживаемый античным богом времени, античный бог войны безжалостно протыкает копьем. Хронос при этом поедает ухо, что символизирует пагубное влияние времени на человеческую память. Но видите, герб все же уцелел! У Моравии также существуют целых два флага, темно-синий и биколор с желтой и красной полосами. В Брно на здании ратуши вывешивают синий вариант, с орлицей.

С другой стороны, ни в Оломоуце, ни в Злине, ни в Остраве нет какой-нибудь популярной спортивной команды или спортивного общества (а эта сфера всегда чутка на местный патриотизм), название которых включает слово «Моравия» или «моравский». В Остраве есть футбольный клуб Banik («Шахтер») и американско-футбольный Steelers («Сталевары»), в Брно — хоккейная команда Kometa и регбийная Dragon, в Оломоуце — бейсбольная команда Skokani («Кенгуру»), в Злине — баскетбольная Proton. Моравией зато веет в классической музыке: на сентябрьско-октябрьском переломе в Брно проходит фестиваль «Моравская осень».

Интересно, что как бы отрицательно решенным считается вопрос о существовании моравского языка, хотя в разных средневековых документах иногда упоминается idioma moravicale применительно к тому чешскому, который имел распространение в Моравии. Сегодня даже пламенные поборники мораванства признают, что говорят они на диалекте чешского языка, но при этом кивают на соседей-австрийцев, которые, проживая в собственном государстве, не торопятся отказываться от немецкого, или на далеких австралийцев и американцев, ужившихся с английским. В языковедческих работах и словарях можно насчитать несколько сотен или даже пару тысяч моравизмов; известно также, что Моравия значительно богаче собственно Чехии на наречия и говоры. Некоторые фонетические и лингвистические различия могу уловить даже я; оказываясь в Брно, козыряю тем, что называю трамвай, как все местные, šalina; знаю также, что розу по-моравски правильно называть не růže, а růža. Как-то в Праге мы отправились на гастроли провинциального театра: проверенная классика, пьеса братьев Мрштиков «Марыша» посвящена трудной судьбе сельской красавицы, противящейся свадьбе с богатым мельником Ваврой. Эта драма, как сообщает нам программка, написана с использованием «моравского народного языка, черпающего из источников ганацкого и брненского наречий». Смыслы ясны, но про каждое незнакомое слово думаешь: я плохо знаю чешский или вот сейчас моравизм прозвучал?