Сталин и НКВД - Леонид Наумов

В январе 1938 года аресты в Московской области идут очень интенсивно, в расчете на то, что руководство НКВД сможет убедить Сталина продолжить «кулацкую операцию». Сталин действительно идет на этот шаг, обозначая ту целевую группу, которая кажется ему наиболее важной: бывшие эсеры. Однако, среди арестованных в январе «церковников и сектантов» — 12 %. Аресты этой группы Сталина не интересовали, тогда зачем и в январе-феврале московские чекисты продолжают арестовывать и расстреливать священников. Если эта группа не интересует Сталина, то может она представляет интерес для кого-то другого?

В этом месте трудно пройти мимо фигуры майора Григория Матвеевича Якубовича. В 1937 году ему было 34 года, в ВЧК служил с 15 лет, сначала в центральном аппарате, а в 1935–1937 гг. начальник Секретно-политического отдела, затем 4-го отдела УГБ УНКВД по Московской области. В 1937–1938 гг. заместитель начальника УНКВД по Московской области. Знак «Почетный чекист» (XV) он получил на основании приказа по ОГПУ № 1179/с от 20.12.1932 г. Иными словами, он получил его вместе с первыми 518 награжденными. Его имя в одном приказе с Менжинским, Ягодой, Балицким, Дерибасом, Берманами, Л. Берия, Люшковым, Реденсом… Само по себе это уже свидетельство его места в чекистской элите. Особенно статус Якубовича вырос в 1937–1938 гг., когда он стал вместо А.П. Радзивиловского заместителем Реденса. УНКВД Московской области в 1937–1938 годах сменилось несколько руководителей: до 20 января 1938 г. это был Реденс, затем на три месяца пришел Заковский, затем его сменил Каруцкий (но в мае застрелился). Все это время Якубович оставался заместителем начальника, стал председателем «второй тройки» по Московской области. Дело в том, что по Московской области, в связи с огромным размахом репрессий, было принято решение создать 3 сентября 1937 г. еще одну «тройку» в составе Г.М. Якубовича, секретаря МГК С. Н.Тарасова и врид прокурора области В.Н. Кобленца. Именно через тройку Якубовича главным образом проходили дела репрессированных священников. Иными словами, Якубович оставался несменяемой фигурой в УНКВД, «был на хозяйстве». Чекисты хорошо знали, что «группировка Якубовича» (до 20 июля 1937 г. «Радзивиловского — Якубовича») играет решающую роль в управлении. Однако, в июле 1938 года судьба его резко изменилась, и он был направлен вместе с группой чекистов сопровождать заместителя наркома Фриновского в его командировке на Дальний Восток (см. ниже).

Как уже говорилось, идеология «левого поворота», провозглашенная Сталиным осенью 1936 г. оказалась наиболее востребована той группой «Почетных чекистов», которые выдвинулись в период коллективизации. Репрессии привели к тому, что политический авторитет руководства НКВД заметно вырос, и они могли стать самой влиятельной группой в ЦК. Входе массовых операций реальный контроль за руководством НКВД был утерян. Особенно это заметно на примере хода репрессий против верующих. «Левый радикализм» Ежова сделал его имя символом для той группы Почетных чекистов, которые ставили задачу очищения советского общества и видели в этой борьбе путь к карьерному росту. Все это вместе ставит вопрос о мотивах самого наркома. Понимал ли он, что именно происходит, точнее, когда он стал понимать суть происходящего и как к этому относился.

В ноябре 1938 года Ежов, уже после отставки, писал вождю: «Решающим был момент бегства Люшкова (13 июня 1938 г., см. об этом подробнее ниже). Я буквально сходил с ума. Вызвал Фриновского и предложил вместе поехать докладывать Вам. Один был не в силах. Тогда же Фриновскому я сказал: «Ну, теперь нас крепко накажут…» Я понимал, что у Вас должно создаться настороженное отношение к работе НКВД. Оно так и было. Я это чувствовал все время». Но когда на самом деле сложилось «настороженное отношение»? Внимательный анализ событий показывает, что это произошло не ПОСЛЕ, а ДО бегства Люшкова.

В ноябре 1938 г. начальник отдела охраны И. Дагин давал показания, что «последние шесть месяцев Ежов почему-то находился в мрачном настроении, метался по кабинету, нервничал. Я спрашивал у близких к Ежову людей, у Шапиро, Литвина и Цесарского — в чем дело, но не получал ответа. Сами они тоже ходили мрачными, пропала их былая кичливость, они что-то переживали».

Сам Дагин предполагал, что причиной изменения состояния Ежова в том, «что в ряде краев и областей вскрылись серьезные перегибы и извращения в работе органов НКВД». Дагин говорит об Лепелевском, Дмитриеве, Булахе, Радзивиловском. «Я понимал так, что Ежову тяжело идти в ЦК рассказывать о таких вещах, и не был уверен, рассказал ли он».

Павлюков в своем исследовании так и выстраивает концепцию, опираясь именно на факт «кадровых проблем» в контексте реализации «массовых операций». В принципе, он прав и я также считаю, что именно «массовые операции» — тот индикатор, который позволяет определить наличие/отсутствие контроля за НКВД.

Однако, в данном случае мы изучаем не факт наличия/отсутствия контроля, а то, насколько участники событий отрефлексировали отсутствие контроля, как они его объясняли? Вспомним слова жены С. Миронова: «Нам казалось, что Ежов поднялся даже выше Сталина». Так ли это, прав ли Дагин в своих предположениях о том, почему именно Ежов «находился в мрачном настроении, метался по кабинету, нервничал»?

Начнем с хронологии: на самом деле, отстранение Ваковского, Леплевского, Булаха и Радзивиловского прошли еще в апреле 1938 г., и Сталин не мог не знать об этих решениях. Однако, кажется, что это не стало причиной «ежовской депрессии». Дагина арестовали 6 ноября 1938 г., показания он дал в середине ноября: «последние шесть месяцев» приходятся на начало — середину мая 1938 года. Сам Ежов 23 ноября писал Сталину, что «с 13-го апреля ровно два месяца я почти не ходил в НКВД» (он получил новое назначение наркомом водного транспорта).

«Через месяц я уже почувствовал нелады в работе НКВД», — признается он, то есть тоже говорит о середине мая. «Фриновский никогда не был полноценным замом, а здесь это сказалось вовсю. Я этого не скрывал и перед ним. Говорил в глаза. Заставлял заниматься всеми делами Наркомата, а не только ГУГБ. Практически из этого ничего не вышло. Помнится, я говорил об этом с Молотовым, однажды при Вашем очередном звонке ко мне в кабинет — говорил Вам», — оправдывается бывший нарком внутренних дел.

Итак, «проблемы» стали очевидны не в апреле, а в мае 1938 г. В чем же нарком видит суть этих проблем? «Все поплыло самотеком, и в особенности следствие… за следствием [я] не следил, а оно оказалось в руках предателей». «Следствие находилось в руках предателей», что именно он имеет в виду, кто эти предатели?

В этом контексте важно еще одно утверждение Ежова: «Особенно… чувствовалось тогда, что аппарат НКВД еще не дочищен. Я об этом также не однажды говорил Фриновскому. Просил его заняться чисткой. Просил без конца у Маленкова человека на кадры. Фриновский чистку оттягивал тоже ссылкой на отсутствие проверенного кадровика и ждал его прихода. Однажды, раздраженно, в присутствии многих, и Фриновского в том числе, я потребовал личные дела сотрудников тогдашнего 4-го отдела, чтобы заняться этим самому. Конечно, из этого ничего не вышло. Опять запарился во множестве текущих дел, а личные дела сотрудников продолжали лежать. Должен для справедливости сказать, что кое-что я и в это время подчищал и подчищал немало».