Бувар и Пекюше - Гюстав Флобер

— Однако… при организации труда…

— Тогда правительство станет хозяином.

Вокруг них раздался ропот:

— Нет, довольно, не хотим хозяев!

Горжю взорвался:

— Всё равно! Они должны заплатить трудящимся или же предоставить кредит.

— Каким образом?

— Сам не знаю! Но необходимо предоставить кредит!

— Довольно! Надоело ждать! — крикнул машинист. — Эти мошенники издеваются над нами.

Он вскочил на крыльцо, грозясь, что взломает двери.

Плакван загородил ему дорогу, сжав кулаки, выставив правую ногу вперёд.

— Только попробуй!

Машинист попятился.

Крики толпы проникли в залу мэрии; советники вскочили с мест, хотели бежать. Подкрепление из Фалеза всё не приходило. На их беду, граф де Фаверж был в отсутствии. Мареско крутил в руках перо, старенький Кулон стонал от страха. Герто требовал, чтобы вызвали жандармов.

— Примите команду на себя! — предложил Фуро.

— У меня нет приказа.

Рев между тем усилился. Толпа запрудила площадь; все глаза были устремлены на окна второго этажа мэрии, как вдруг в средней амбразуре, под часами, появился Пекюше.

Он тихонько забрался туда по чёрной лестнице и, вдохновляясь примером Ламартина, обратился к народу с речью.

— Граждане!

Но его длинный нос, картуз, сюртук, вся его нескладная фигура не имели успеха у толпы.

Мужчина в вязаной фуфайке крикнул:

— Ты кто, рабочий?

— Нет.

— Значит, помещик?

— Тоже нет.

— Тогда проваливай отсюда!

— Почему? — надменно спросил Пекюше.

Но тут же исчез: машинист за шиворот оттащил его от окна. Горжю бросился на помощь.

— Не трогай его, это славный старик!

Началась драка.

Двери распахнулись, и Мареско, выйдя на порог, огласил решение муниципального совета. (Его подсказал им Гюрель.)

Дорога из Турнебю, от перекрёстка, ведущего в сторону Англевиля, будет проложена к замку графа де Фавержа.

На эту жертву коммуна пошла исключительно в интересах трудящихся.

Толпа мирно разошлась.

По дороге домой Бувар и Пекюше услыхали пронзительный женский визг. Кричали служанки г‑жи Борден, и громче всех сама хозяйка; увидев их, вдова воскликнула:

— Как хорошо, что вы пришли! Уже три часа я вас дожидаюсь! Бедный мой сад, ни одного тюльпана не осталось! Повсюду вонючие, мерзкие кучи! И никак его не выгонишь!

— Кого?

— Дядю Гуи. Он привёз в телеге навоз и вывалил прямо на лужайку. А сейчас вскапывает газон. Остановите его!

— Пойдёмте! — сказал Бувар.

Под ступеньками балкона бродила запряжённая в телегу лошадь, поедая кусты олеандров. Колеса, проехав по грядкам и клумбам, помяли самшит, поломали рододендроны, раздавили георгины, а по траве были раскиданы, точно земля из кротовых нор, чёрные кучи навоза. Гуи усердно перекапывал дёрн.

Когда-то госпожа Борден неосторожно сказала, что хотела бы вспахать лужайку. Дядя Гуи ревностно взялся за работу и упрямо продолжал копать, несмотря на протесты хозяйки. Так он понимал право на труд: Горжю своими речами совсем заморочил ему голову. Только крики и угрозы Бувара заставили его уйти.

Госпожа Борден в возмещение убытков оставила навоз себе, а за работу не заплатила ни гроша. Это была деловая женщина; жена врача и даже супруга нотариуса, дамы из высшего круга, очень её уважали.

Благотворительные мастерские через неделю закрылись. Никаких беспорядков не произошло. Горжю куда-то исчез.

Однако национальная гвардия всё ещё была в боевой готовности: воскресные парады, смотры, иногда маршировка и каждую ночь дозоры. Патрули не давали покоя жителям посёлка.

Дозорные ради забавы дергали за колокольчики, врывались в спальни, где супружеские пары храпели на одной кровати, отпускали сальные шуточки, после чего мужу приходилось вставать и угощать их вином. Затем возвращались в казарму сыграть в домино, пили сидр, ели сыр, а караульный, скучая за дверью, заглядывал к ним каждую минуту. Из-за слабохарактерности Бельжамба дисциплина в национальной гвардии совсем расшаталась.

Когда произошли июньские события, все как один решили «лететь на помощь Парижу». Но Фуро не мог покинуть мэрию, Мареско — свою контору, доктор — пациентов, Жирбаль — пожарных; граф де Фаверж уехал в Шербур, а Бельжамб слёг в постель.

— Меня не выбрали, — ворчал капитан, — тем хуже для них!

А Бувар имел благоразумие отговорить Пекюше.

Обходы по окрестностям велись теперь на более широком пространстве.

Случалось, что тень от стога сена или ветка необычной формы вызывали панику. Однажды весь отряд национальных гвардейцев обратился в бегство: при свете луны им померещилось, что на яблоне сидит человек и целится в них из ружья.

В другой раз, тёмной ночью, сделав привал в буковой роще, патруль услышал впереди чьи-то шаги.

— Стой! Кто идёт?

Никакого ответа.

Незнакомцу дали пройти, следуя за ним на расстоянии, — ведь у него мог быть пистолет или дубинка; но, оказавшись в деревне, близ караульни, все двенадцать гвардейцев разом набросились на него с криком:

— Ваши документы!

Незнакомца избили, осыпали бранью. Из казармы выбежали дозорные. Его поволокли туда, и наконец при свете горевшей на печке свечи все узнали Горжю

Ветхое люстриновое пальто порвалось на плечах. Из дырявых сапог торчали пальцы. Лицо было покрыто царапинами и кровоподтёками. Он ужасно исхудал и дико озирался, как затравленный волк.

Прибежал Фуро и начал допрашивать арестованного: как он очутился в буковой роще, зачем вернулся в Шавиньоль и где пропадал полтора месяца?

Это никого не касается. Он человек свободный.

Плакван обыскал его, надеясь найти патроны. На всякий случай его всё же решили посадить за решетку.

Бувар запротестовал.

— Уж вам-то нечего вмешиваться! — крикнул мэр. — Ваши взгляды всем известны.

— И всё же…

— Берегитесь, предупреждаю вас, будьте осторожны!

Бувар не настаивал.

Горжю обернулся к Пекюше:

— А вы, хозяин, почему молчите?

Пекюше опустил голову, будто сомневаясь в его невиновности.

Бедняга горько усмехнулся.

— Эх вы! А я-то вас защищал!

На рассвете двое жандармов отвели арестованного в Фалез.