Дурочка, или Как я стала матерью - Диана Чемберлен

На Рани был просторный подгузник и белая хлопковая рубашка, под которой с легкостью прощупывались все ее ребрышки. Впрочем, причиной этой худобы было не только плохое питание, но и болезнь. Этим же объяснялось частое и поверхностное, как у птички, дыхание. Джина крепко прижимала к себе девочку, как будто могла поддержать этим ее больное сердечко. Рани не вымолвила ни слова, зато внимательно слушала все, что говорила ей Джина, зачарованная то ли звуком ее голоса, то ли английской речью.

Три долгих чудесных дня провела Джина со своей приемной дочерью. Она укачивала девочку, когда та спала, играла с ней, показывала ей книжки с картинками, кормила. При кормлении Рани, как птичка, послушно открывала рот. Девочка совсем не говорила, зато цеплялась за Джину, как обезьянка.

Джине не хотелось покидать приют накануне судебных слушаний, но ей все-таки пришлось вернуться в гостиницу. Она знала, что предстоящий день будет долгим и утомительным: ей придется просидеть несколько часов в душном помещении в ожидании ордера на опекунство. И вот Джина уложила дочку в кровать и поцеловала ее на прощание.

«Завтра я вернусь», – пообещала она. В тот момент ей показалось, что Рани прекрасно поняла сказанное. Позже ей оставалось лишь надеяться, что девочка понятия не имела, о чем она тогда говорила. Было бы ужасно, если бы малышка решила, что Джина ей солгала. Ведь она так и не вернулась ни на следующий день, ни позже.

Поставив фотографию Рани на ночной столик, Джина взяла листок, на котором было распечатано письмо, пришедшее в интернет-группу. Она знала женщину, написавшую это письмо. С ней и ее мужем Джина встречалась в суде Хайдарабада: эта пара тоже ожидала решения, которое позволило бы им увезти домой приемную дочь. Как и Джина, они вернулись в Штаты с пустыми руками. По информации, которой они делились с группой поддержки, было ясно, что последние два месяца оказались для них такими же мучительными, как и для Джины. Они пытались бороться, нанимали адвокатов – словом, делали все, чтобы вытащить свою дочь из приюта. Но на этом, как оказалось, их страдания не закончились.

«Мы в ужасном расстройстве и не знаем, что нам делать, – писала жена. – Нам так и не удалось получить никакой информации из того государственного приюта, в который Мину перевели еще в мае. И вот на прошлой неделе мы вновь отправились в Индию. И там нам сказали, что у них нет никаких записей относительно того, что Мина вообще находилась в этом заведении. Самое ужасное, что таких записей нет и в том приюте, где мы ее навещали. Такое чувство, что мы – единственные, кто знает о ее существовании, ведь мы разговаривали с ней, играли и обнимали ее. И вот теперь она просто исчезла. Боюсь даже думать, что могло случиться с нашей девочкой».

Джина вообще не понимала, с какой стати Мину перевели в государственный приют, зато она прекрасно знала, что никто не желал бы видеть там своего ребенка. Что, если Рани тоже переведут в такой приют? И она тоже исчезнет без следа?

На фоне этого письма померкли ее переживания из-за потерянных четырехсот долларов. Забыла она и про бесплодную встречу с Алеком в «Морской чайке». А ведь поначалу она здорово переживала из-за того, что выглядела полной дурочкой, отвечая на его вопросы о маяках с Тихоокеанского побережья. На какое-то мгновение Джина забыла даже про потерянную панель, хотя в душе ее по-прежнему гнездился страх: что делать, если именно эта панель окажется той частью линз, которая ей так нужна?

Закрыв глаза, она положила письмо себе на грудь. Раньше Джина активно участвовала во всех беседах, которые велись в интернет-группе, но в последнее время она превратилась в наблюдателя: читала чужие сообщения, но сама предпочитала отмалчиваться. Она уже не вправе была обращаться к этим людям за советом или сочувствием. Джина выбрала путь, который они наверняка не одобрили бы.

Единственная ее надежда вернуть Рани была связана с теми тайнами, которые крылись в дневнике Бесс Пур.

Суббота, 11 апреля 1942 г.

Я люблю Сэнди. Я и раньше так думала, но тогдашние мои чувства не идут ни в какое сравнение с тем, что я ощущаю сейчас.

Вчера весь день над океаном кружили самолеты. Они и прежде здесь часто пролетали, так как фронт от нас не так уж и далеко, но вчера все выглядело совсем иначе. Я решила, что они ищут субмарину, с которой высадились Майлз и Уинстон. Но когда я встретилась с Сэнди на пляже и спросила его, он не был так уж уверен в этом. Вода там, сказал Сэнди, не самая прозрачная, а подводную лодку можно увидеть лишь в том случае, если она находится близко к поверхности. Было бы здорово, если бы самолеты все-таки нашли ее и разбомбили! Вот уж не думала, что стану такой жестокосердной.

Потом Сэнди вручил мне подарок на день рождения. Это был маленький сверток, завернутый в бумажный платок. Открыв его, я обнаружила внутри чудесное рубиновое ожерелье! Сэнди надел мне его на шею, и я тут же пожалела, что рядом нет зеркала. Я не смогу носить эту вещь дома, потому что мама наверняка заметит и спросит, откуда она. Никогда еще у меня не было такого замечательного украшения!

Потом мы перешли к более неприятным вещам. Сэнди знал, что днем раньше папа застрелил одного немца, а второй умер несколькими часами позже, так и не придя в сознание. На самом деле, сказал нам Бад Хьюитт, этого парня убил не кабан. Он напал на беглеца, и тот, спасаясь, упал со скалы и разбил себе голову. Если честно, мне трудно было разобраться в собственных чувствах. Я не из тех, кто радуется чьей-то смерти, но если кто и заслужил ее, так эти двое парней!

В общем, Сэнди знал о том, как они умерли. Чего он не подозревал – так это того, что именно пытался проделать со мной Майлз. Я чувствовала, что Сэнди должен знать, хотя и не собиралась сообщать ему все эти постыдные подробности.

Мы зашагали вдоль берега, и я рассказала Сэнди, как проснулась той ночью, думая, что это он лежит рядом со мной. Но на самом деле там был Майлз. Сэнди просто разбушевался. «Вот ублюдок! – повторял он вновь и вновь. – Чертов сукин сын!» Я еще ни разу не слышала, чтобы он так ругался. Окажись там в этот момент Майлз и Уинстон, он бы точно убил их голыми руками. Чтобы хоть как-то справиться со своим гневом, Сэнди принялся швырять в воду камни и щепки.

Отбушевав, он усадил меня на песок и крепко обнял. «Жаль, меня там не было, – сказал он. – Как же ты, должно быть, испугалась!» И в этот момент я расплакалась. В итоге я рассказала Сэнди обо всем. Пока я говорила, все тело у него напряглось так, будто еще немного – и он взорвется. Я говорила, а сама плакала. Я и не знала, что во мне скопилось столько слез. Мне пришлось рассказать Сэнди, какой грязной я чувствовала себя потом, как яростно терла себя в ванной, пытаясь смыть следы его прикосновений.

Когда я закончила, Сэнди не проронил ни слова. Пришлось даже спросить его, о чем он думает.

– Теперь я точно знаю, что люблю тебя, – заявил он. – Я и раньше думал, что влюблен, но то, что я чувствую сейчас… как я переживаю из-за того, что случилось… Выходит, я и правда тебя люблю.