Неподвижная земля - Алексей Семенович Белянинов

войной ты со своим отцом ездил в «Жана-тап», чтобы взять себе жену в ауле твоего рода?

— Что болтаешь! — сказал Касым с досадой. — Или забыл, или нарочно… Про то, что ездили в «Жана-тап», сказал я. А это старик хотел узнать, не затем ли ездили, чтобы женить меня. А я сказал — нет, не за этим…

Жетибаев лениво прислушивался к их разговору и, очевидно, решил, что все они слишком долго находятся без дела и это для них вредно.

— Сарсенгали! Ты пойди и посмотри, как там кони, — приказал он. — Нуралы, давай на пост, сменишь Халлыназара. А ты, Касым, бери ведро и натаскай воды. Колодец тут неглубокий, ты и в одиночку справишься.

Снаружи Сарсенгали негромко сказал вдогонку Нуралы:

— Осенний кумыс он любит… Сентябрьский… А лошадиную мочу? Мочу лакай, раз даже не знаешь, где находится могила твоего отца!

Нуралы резко обернулся, ответил:

— Где могила отца, я знаю! А у тебя, как у паршивой, дохлой собаки, даже могилы не будет. Падаль — она и есть падаль. Ты сгниешь где-нибудь в барханах. Не каждый раз у тебя будет как в Каркыне, с детьми и стариком…

Сарсенгали молча кинулся к Нуралы, но по дороге его успел перехватить Касым, они упали оба, и сверху навалился Нуралы, и вдруг кто-то расшвырял всех троих.

— По местам, как я приказал! — крикнул Жетибаев. — Драку затеяли… По местам! Жетибай вам покажет, как драться, щенки облезлой суки!

Касым, отряхивая с гимнастерки песок, сказал ему:

— Жеке… Скажи своему Сарсенгали: пусть не привязывается. Пусть не кидается. Нуралы или я не похожи на старика с того колодца. Каждый из нас сумеет за себя постоять… И пусть твой Сарсенгали это помнит!

Сарсенгали только зубами скрипнул, метнул бешеный взгляд на Касыма и ушел в мазанку без крыши.

Темно-рыжий каркынский жеребец был привязан отдельно, чтобы не затевал драк с конями, особенно с пегим касымовским, они невзлюбили друг друга с самого начала. Ну, и чтобы их кони не вязались к нему.

Рахыш покосился на вошедшего и стал приспосабливаться, как бы половчее ударить. Сарсенгали, прикрикнув, с размаху огрел его плетью.

Потом Сарсенгали стал у самого порога, оперся о косяк и не примериваясь, с первого броска, точно всадил нож в сохранившийся на противоположной стене клочок побелки.

Жихарев переспросил у вернувшегося в комнату Жетибаева:

— Он так и сказал — мы не похожи на старика? Или мне послышалось?

— Да. Он так сказал. А Нуралы бросился на помощь Касыму… Что я могу сделать? Людей не я выбирал. Наш капитан Штольц передал приказ: начальником пойдет Жи́хар.

— Жи́хар… Жи́хар… А если бы ты?

— Я бы не взял вместе Касыма и Нуралы. Или одного Нуралы, или одного Касыма. Касым на фронте потому попал в плен, что спасал Нуралы, раненого. Они всегда будут стоять друг за друга. Я боюсь, придется попрощаться с ними с обоими. А четыре человека — мало для нашего дела.

— Вот не знал, что ты такой пугливый, — насмешливо сказал Жихарев. — Ну-ка, позови и того, и другого.

Касым вошел первым, следом — Нуралы.

— Да, Жеке? — сказал Касым.

— Не Жеке, а «слушаю, товарищ старшина»! Забыл?.. Какой тут тебе Жеке? Ты лучше скажи мне — Сарсенгали правду говорит про жену?

— Нет. В его словах правды нет.

— Мне наплевать, — сплюнул Жетибаев. — Есть жена — пусть забавляется с ней, кто торчит у них в тылу. Плохо, что ты скрыл что-то от меня, когда мы с тобой разговаривали перед нашей отправкой. Смотри, Касым… Про жену мы ничего не знаем, но мы знаем, где найти твоего отца Оразбая, где найти мать…

— Жеке, — сказал Касым, — я еще молодой, но я не мальчик. Твои слова были — мы пойдем домой с заданием. Я здесь, с вами. Что еще от меня надо?

Жетибаев снова сплюнул сквозь зубы, и песок на полу скатался в маленький шарик.

— А как бы ты отказался? Ты помнишь, что было с тем туркменом? Его мы собирались взять до Халлыназара. Помнишь?.. А еще всем вам говорили: один из нашей школы после переброски пришел к ним с повинной. Настоящее его имя было Досымжан. Так знай: рука самого оберста настигла его и здесь… Долго умирал, проклятый изменник. И он, и вся его семья.

Жихарев, не вступая пока в разговор, достал из-под седла полевую сумку, с которой ни на минуту не расставался, вытащил черный пакет, в каких хранятся фотографии.

— Вот, Касым… — сказал он. — Ты кричишь про старика, угрожаешь, ты дерешься. Может, и что-то другое еще задумал… Но сперва ты посмотри на самого себя. Возьми, возьми, не бойся… посмотри как следует.

Касым осторожно принял из его рук снимок.

— Нуралы пусть тоже посмотрит, ему тоже полезно.

На этом снимке — очень четком, отпечатанном на хорошей бумаге — Касым стоял в немецкой форме у кромки рва. Там, внизу, лежали расстрелянные женщины, много. Одна из них приподнялась, и лицо у нее было освещено надеждой, что вот пули миновали ее, и Касым целился в женщину из автомата, чтобы добить…

Рука у него дрогнула, снимок упал на серые угли костра — и сразу покоробился и почернел.

— У меня еще есть, — успокоил его Жихарев, не трогаясь с места.

— Не было! — крикнул Касым. — Не было!

— Я и без тебя знаю, что не было… А энкаведешники — те не знают. Хороший монтаж не отличишь от подлинной фотографии. — Он достал из пакета еще один снимок. — А тут у меня твой дружок Нуралы. Но тебе, Нуралы, я не буду сейчас показывать. Примерно то же самое и так же трудно тебе будет оправдаться, если попадешь к ним в руки.

Жетибаев с уважением взглянул на Жихарева и протянул руку за фото.

Нуралы стоял возле виселицы, на которой болтался человек в красноармейской форме, без пояса и сапог. По снимку было ясно, что это он, Нуралы, только что выбил у него из-под ног деревянную скамейку.

— Е-е… Это тот туркмен, — сказал Жетибаев. — Что он тогда нам крикнул? Что не хочет позорить землю отцов? Как будто ее можно опозорить больше, чем она опозорена. Убирайтесь, оба убирайтесь и помните…

Они вышли, и Жихарев уложил обратно в сумку черный пакет.

— А зачем ты взял Халлыназара? — спросил Жетибаев. — Зачем его к нам? Он тоже туркмен. Он чужой в этих местах.

— Пока что чужой. А когда мы выйдем ближе к цели?.. Он же родом как раз из тех районов. Нет, я знал, что делал! Недаром капитан прислушивался к моим советам, как формировать нашу группу!

Снаружи Касым, не оборачиваясь, сказал так,