Белый квадрат. Захват судьбы - Олег Рой

Там его и нашел новобрачный, вырвавшийся из-за праздничного стола, обеспокоившись долгим исчезновением старого друга.

– Все смалишь? – бухнулся Ощепков на лавку рядом со Спиридоновым. Он был слегка навеселе, но не пьян. – Черт, Витя, нам бы поговорить надо, да то я занят, то тебя на месте не застанешь…

– О чем поговорить? – хмуро осведомился Спиридонов.

– Что ты скажешь про наше новое начинание? – весело спросил Ощепков. – Система ГТО называется. В курсе, поди?

– Да кто ж не в курсе, – по-прежнему хмуро отвечал Спиридонов, подумав: «Тоже мне, система…» – Вся страна в курсе, от Москвы до самых до окраин…

– И как тебе? – хотел знать Ощепков. – По-моему, так здорово все выходит! То, о чем я мечтал, и поддержано на уровне Совнаркома! Массовая система физической подготовки для молодежи, в том числе по самообороне в одежде!

– Массовая? – недобро прищурился Спиридонов. – Насколько массовая?

– По всему Союзу! – гордо молвил Ощепков и повторил: – От Москвы до самых до окраин…

– И до самых последних подворотен, да? – жестко подхватил Спиридонов. – До Дорогомиловской станции[40] и Ермаковской ночлежки?[41]

– Ты чего? – не понял металла в голосе друга Ощепков. – Какая ночлежка, о чем ты?

– О том, – шумно вздохнул Спиридонов, – о чем я не раз говорил тебе. Сразу видно, что ты на бирже труда сроду не был. Смотри, как бы с вашей ГТО тебе потом не пришлось по вечерам жену с работы встречать, для безопасности.

Ощепков его понял по-своему. Даже самых умных людей алкоголь не делает более рассудительными, а уж такого обманщика, как зеленый змий, еще поди поищи. Должно быть, Василий Сергеевич решил, что Спиридонов намекает ему на то, что это он выбил ему в Москве теплое местечко. Неудивительно, если учесть недавний разговор двух подружек на кухне.

Когда народ теряет нравственные ориентиры, в нем начинают расцветать и плодиться самые низменные чувства. Кто-то из историков задал (совершенно по другому поводу) вопрос – откуда взялось три миллиона доносов. Три миллиона их было, больше ли, меньше, не важно, а важно то, что на этот вопрос есть ответ – из зависти.

Как и всякая страсть (имеется в виду страсть в старинном смысле этого слова, та, к которой применяли эпитет «греховная»), зависть глупа. Завидуют не только очень богатым людям, завидуют просто своим соседям, бомжи завидуют другим бомжам, у которых на помойке более обжитое место. Так что не стоит недооценивать зависть – благодаря ей произошло большинство чудовищных преступлений, переворотов и революций…

Завистливому человеку на самом деле хочется даже не иметь то, что имеет тот, кому он завидует. Иногда это просто невозможно, например, если завидуют чьему-то таланту или физической красоте. Завистнику подсознательно хочется, чтобы у другого тоже не было того, чего нет у него.

Неудивительно, что люди с чистым сердцем наиболее уязвимы от таких вот завистников. Вероятно, Василий Сергеевич с переездом в Москву вдоволь от них натерпелся и решил, что Спиридонов его попрекает тем, что он «выбился в люди». Если бы Ощепков не был слегка навеселе, возможно, он бы понял, что дело вовсе не в этом…

Но он не понял, а потому потупился и сказал:

– Вот как, значит… теперь ты меня биржей труда попрекать будешь? Не знал, что тебе моя благодарность так важна, но, если ты настаиваешь…

– Какая еще благодарность? – Спиридонов, в свою очередь и по тем же причинам, не уловил ход мыслей Ощепкова. – При чем здесь благодарность? Я пытаюсь втемяшить тебе – нельзя преподавать систему кому ни попадя! Что, у нас коммунизм уже наступил? Вокруг еще несознательного элемента столько…

– А с чего же ему быть сознательным, – тихо, но упрямо, спросил Ощепков, – если ему податься некуда? Вся дорога – от ночлежки до Каланчовки[42] с заходом в рюмочную. А мы ему даем альтернативу! Понимаешь? Сам же говорил – единоборства делают человека ответственнее и благороднее.

– Это если у него… – Виктор Афанасьевич хотел возразить, но не мог сформулировать мысль. – Это если есть с чем работать. А если душа давно в той же рюмочной в заклад заложена?

– Так ведь мы работаем не с контингентом ночлежек, – горячо возразил Ощепков. – Тех к нам калачом не заманишь. Мы работаем с молодежью! Пойми! Раньше им одна дорога была – на ту же биржу, а с помощью ГТО…

– Ага, – ёрнически усмехнулся Спиридонов, сминая в пальцах мундштук давным-давно докуренной папиросы. – Конечно, ГТО из шпанюка сделает сознательного гражданина!

– А вот и сделает! – с азартом воскликнул Ощепков, но тут же вновь стал привычно кротким и, заглянув в глаза Спиридонову, сделал свой мягкий выпад: – Ну и что плохого в том, что мы делаем подростков сильнее, выносливее, здоровее? Им же в армию потом идти! Так лучше, если…

– Лучше. – Спиридонов встал с лавки и похлопал Ощепкова по плечу. Его злость внезапно исчезла по причинам столь же непонятным, как появилась. – Может, и лучше… Говоришь, в Совнаркоме одобрили?

Ощепков кивнул.

– Ну, раз в Совнаркоме… – задумчиво уронил Спиридонов и, не закончив фразы, вздохнул: – Пойду я, брат. Что-то у меня голова разболелась, знаешь же, не люблю я водки.

– Зато смалишь, как пароход, – с тихой укоризной ответил Ощепков, глядя, как Спиридонов подкуривает в дверях кухни очередную папиросу. – Бросал бы ты это, только здоровье гробишь.

– Кому какое дело до моего здоровья? – огрызнулся Спиридонов, но через секунду смягчился: – Ты извини, брат, я правда пойду. Будь счастлив! Как говорится, совет да любовь.

– И тебе того же, – невпопад ввернул Ощепков, но, по счастью, Спиридонов не заметил его оплошности. Он старательно гнал от себя мысль, что ошибся в Ощепкове, однако мешало воодушевление того относительно ГТО и злорадная фраза, брошенная беззубой старухой своей столь же дряхлой товарке…

* * *

До дома Спиридонов решил пройти пешком по Большой Дмитровке. Он любил ночную Москву, но редко когда мог по ней прогуляться – свободного времени у него было категорически мало. Сейчас же он просто не мог отказать себе в удовольствии, да и была потребность выветрить алкоголь и охладить голову.

Но не успел он в приятном своем предвкушении начать путь, как из-за ограды темного Страстного парка наперерез ему вышли трое. Это были почти подростки, лет шестнадцати-восемнадцати. Спиридонов не сразу обратил на них внимание – мало ли кто по ночам гуляет? Но один из них окликнул его:

– Гражданин хороший, папиросочкой не угостите? А то так есть хочется, что и заночевать негде.