И весь ее джаз… - Иосиф Гольман

И еще одна загадка.

Грязный ненавидел весь мир. А тут — прикрыл собой непонятно откуда взявшуюся девку.

Чудны дела твои, Господи.

В таком полуразобранном виде Джама поехал на «Киевскую». Пока дошел от метро до Дорогомиловской — дважды спросили документы.

Его и охранник бизнес-центра долго не хотел пускать — заплывший глаз делал свое дело. А телефон Марии был занят.

Когда наконец дозвонился — пропустили.

Далее — зеркально повторилась сцена двухнедельной давности.

Только теперь на диванчике возлежал Джама, а Машка распахивала окно, расстегивала ему ворот и терла мочки ушей. На этом ее познания в деле оказания скорой медицинской помощи, к несчастью, заканчивались.

— Как тебе помочь? — чуть не плача, спрашивала Ежкова.

— Посиди со мной, пожалуйста, — слабым голосом попросил пораженный в голову герой. Пораженный в голову — опять-таки, во всех смыслах.

Машка, утопая в жалости, присела рядом с ним на диванчик.

У Джамы действительно кружилась голова, легкий — а может, и средний — «сотряс» он наверняка поимел. Впрочем, ему постепенно становилось лучше. Хотя, когда Машка присела рядом, голова стала кружиться сильней.

Но уже не от соприкосновения с тяжелой стеклянной бутылкой.

— Может, «Скорую» вызвать, а, Джамочка? — склонилась над раненым испуганная джазовая вокалистка.

— Не надо, — отказался капитан. Хотя от запаха ее духов, от касания ее волос, а главное, от близости ее присутствия он вообще куда-то начал проваливаться.

— Бедненький, — прошептала Машка, нежно дотрагиваясь до зловещего, уже потемневшего фингала. — Тебе больно, Джам?

— Нет, — честно ответил он. Голова болела только в самом начале. Сейчас не болело ничего. Оставалось лишь решиться на главное. А капитану было страшно.

Эх, была не была!

Он сразу двумя руками обнял мягкое и теплое Машкино тело.

Оно на мгновение напряглось, а потом…

Потом Машка решила не бороться с тем, с чем не хочется бороться. Руки же Джамы делали то, о чем он все последние недели мечтал. А потом — и не только руки.

Машка поначалу просто не сопротивлялась. Однако через пару долгих поцелуев сама потеряла голову.

Спохватилась тогда, когда уже все закончилось:

— Господи, у нас же дверь не заперта!

Вскочила с дивана, и на бегу прикрываясь руками, побежала к двери.

Дважды щелкнул замок.

— Ты такая красивая, Машенька, — сказал Джама.

— А ты — не такой уж больной, — укорила в ответ Мария.

— Я вообще не больной, — подтвердил капитан. — Я — счастливый.

Это была полная правда.

Если б для повторения случившегося потребовалось еще раз головой остановить летящую бутылку — Джама бы ни на миг не засомневался.

— Что мы тут натворили, а? — упрекая непонятно кого и быстро одеваясь, посетовала Машка.

— Ничего не бойся, — сказал Джама. — Дай бог, чтобы что-то получилось.

— Ты о чем? — не поняла Ежкова.

— О ребеночке, — мечтательно произнес капитан.

— Не должно бы, — с надеждой сказала Машка.

— Почему? — не врубился Джама.

— Потому что не время.

— Тогда надо продолжать, чтобы не пропустить, — сделал вывод Курмангалеев.

— Слушай, продолжатель! — даже остановилась Мария. — А я разве дала свое согласие?

— Дала, — несколько двусмысленно ответил влюбленный мужчина. — Ты теперь моя навсегда.

— У нас так дела не делаются, — построжала Машка. — У нас равенство полов. Я сама решаю, чья я и насколько.

— Ты сама и решила, — рассмеялся Джама.

С этим сложно было спорить.

— Просто мне тебя стало жалко, — по-женски отомстила Мария.

— Нет, — не согласился капитан. — Просто ты меня любишь.

После чего, уже точно как совсем здоровый, вскочил с дивана, поймал ошалевшую Машку в объятия и сладко поцеловал в губы.

— Ты с ума сошел, — попыталась остановить его Маша, но не смогла.

— Все равно дверь закрыта, — деловито заметил он, прижимая к себе любимую женщину.

Ну как с этим поспоришь?

Хотя в общем-то Машка и не собиралась спорить.

Мы сидим с Наргиз на Красносельской, в крошечном, на четыре столика, «Сабвее», рядом с тремя вокзалами, и моя любовь уплетает огромный бутерброд с тунцом, запивая его ядовитой кока-колой. Все уговоры перейти на более здоровую пищу на мою жену не действуют. Хотя меня кормит все больше диетическим: по утрам кашей, в обед, если мы дома, что-нибудь варит вполне съедобное.

Сколько ей лет, я так и не знаю.

Но за плечами — тяжелый груз. Она рассказала лишь малую толику, а мне уже стало нехорошо.

Из Узбекистана уехала, потому что там никому была не нужна. Про родителей сказала только то, что один — узбек, вторая — русская. Или наоборот. Она не любит эту тему и переспрашивать не хотелось.

Смеясь, объяснила, почему такая маленькая: «Без еды — не растут».

Маленькая, но крепкая. И отважная. Как она звезданула бедному Джаме! И она же помешала его добить. А зря — мой братан-мент теперь будет еще злее и настырнее. Хотя — вряд ли: злее и настырнее, чем Джама Курмангалеев, не только в астраханской ментовке, но и во всей российской уже не сыщешь.

Так что малышка создала нам проблему.

Хотя что я на нее валю. Проблему создал я. Легкое нажатие на спусковой крючок — и одной смертельной опасностью у нас было бы меньше. Но — не нажал.

А может, и ничего страшного.

Если б я их убил — бабку-вертухая пришлось бы тоже выводить из игры, — у всей московской полиции появилось бы и фото Наргиз. А так что-то мне подсказывает, что бравый капитан не пойдет жаловаться коллегам на девчонку, разбившую бутылку о его бесшабашную башку.

Воистину, все, что ни делается — все к лучшему.

И все, что не делается — тоже…

Господи, сколько же я всего ненужного за свою жизнь сделал…

Я теперь часто не могу заснуть. Хотя раньше — проваливался, как только голова касалась подушки. Подушка, кстати, имелась далеко не всегда. Так что правильнее сказать — как только тело принимало горизонтальное положение.

Черт, опять ошибка.

Правильный зэк может спать в любом положении: горизонтальном, вертикальном, на кортах или в строю.

Так вот, теперь я часто долго не засыпаю. В голову приходят разные мысли. От некоторых из них становится тошно.