Миноносец. ГРУ Петра Великого - Константин Радов

Следующие несколько часов окончательно развеяли опасения насчет погони. Разумеется, лишь затем, чтобы принести другие тревоги. Направление ветра постепенно сменилось на западное. За мысом Кап-Блан катились могучие, разогнавшиеся от самого Гибралтара валы. Стоило подставить им борт, путешествие окончилось бы плачевно – посему единственно возможным оказалось движение на ост. Когда корма поднималась, а нос зарывался в воду, огромных усилий стоило сохранить управление. Лодка сильно рыскала и норовила стать лагом к волне. Срываемые ветром брызги заплескивали через борт и вынуждали поминутно отчерпывать воду. Никто не оставался без дела. Латинский парус требует непрестанного внимания, Лука не мог бросить его ни на секунду. Этьен единственной здоровой рукой еле справлялся с рулем. Черпаком орудовали мы с Пашкой попеременно: в подобной ситуации различие между слугой и господином исчезает. Если считаться чинами – все потонут. На берегу я был бесспорным командиром, вдали от него – не говоря ни слова, уступил первенство опытным морякам и занял место матроса.

Пожалуй, погода не дотягивала до звания штормовой, но суденышко мчалось вперед с такой скоростью, что могло бы достичь сицилийского берега уже ближайшей ночью. И вдребезги разбиться о скалы, всего скорее: кроме гавани Марсалы, на этой стороне острова негде пристать при западном ветре. Без компаса и без часов, ориентируясь по солнцу, мы обречены были на ошибку во много миль, даже если безошибочно помнили карту. Посовещавшись, взяли курс на румб или полтора правее, чтобы пройти вдоль южного побережья. Там, по крайней мере, можно выбирать – где выброситься на сушу. Перемена сразу обернулась прибавкой попадавшей в лодку воды, теперь то и дело приходилось откачивать вместе. Заметил, что Пашка шевелит губами, прислушался – «Отче наш».

– Ты что же не аллаху молишься? Вроде переменил веру? Ежели решил обратно повернуть, это не так просто.

– Просто или нет, а в ихнем поганстве не останусь. Испробовал, хватит!

– А я думал, притомился Сейфуддину заместо девки служить. Хаммам-оглан, так вроде по-турецки? Банный мальчик. От этого поганство не избавляет?

По тому, как парень дернулся, ясно стало – угадал. Что делать, не верю я беспричинному обращению предателя в героя. Мальчишеское лицо исказилось злобной крысиной гримасой:

– Теперь он явится к аллаху, держа собственный срамной уд в зубах. Думал, не посмею за себя постоять, испугаюсь… Вот и получил!

– Ты не зевай, отчерпывай. А издеваться над мертвыми – грех. Ладно, черт с тобою, молись – хуже не будет.

Сам бы помолился, когда бы чаял от этого пользы. Жутковато глядеть на водяные горы, поднимающиеся выше головы. На Черном море у меня самые малые чайки и скампавеи были раза в три больше нынешней лодки, да и не случалось такой свежей погоды. Только безупречное искусство кормчего не позволяло стихии нас поглотить. С наступлением ночи стало еще мрачнее. Изнеможение победило страх, равно как и брезгливость: мы закутались в грязные окровавленные халаты убитых берберийцев, которые все равно насквозь промокли и не спасали от холода. Последним прибежищем взыскующей покоя души была мысль, что скоро страдания кончатся, тем или иным образом.

Хмурый рассвет застал нас посреди водной пустыни. Восток окутали облака, мешая ориентировке. Оставалось надеяться, что ветер не обманет, внезапно изменив направление. То ли волны стали чуть ниже, то ли мы приноровились к ним: снова захотелось жить, и зверское чувство голода проснулось после изнурительной ночной работы. Однако еды не было ни крохи, а воды после раздачи тщательно отмеренных порций осталось меньше, чем по пинте на брата. Оценивая силы трезво, следовало признать, что еще одну бессонную ночь никому не выдержать. Предположительно лодка находилась на неизвестном расстоянии к югу от западной оконечности Сицилии, и при движении дальше к востоку негостеприимный берег должен был сам приближаться с левой стороны. Подменив бледного как смерть Пажеса, чтобы дать ему несколько часов отдыха, я стал держать теперь как возможно левее, но никаких признаков земли не было заметно.

Только ближе к полудню, когда солнце подвысушило небеса и горизонт очистился, а равнодушное оцепенение усталости вновь начало усыплять волю к жизни, глазастый Пашка разглядел на левом траверсе горы. Лука Капрани долго всматривался в их контур, прежде чем уверенно заявил:

– Кальтабелотта. Ровно середина между Марсалой и Джирдженти. Прямо по курсу в дюжине испанских лиг – удобная бухта. Таким ходом придем к ней еще до заката.

Отпраздновали спасение, истребив последнюю воду, которая показалась слаще ренского и романеи на царских пирах. Мучительно медленно приближался берег по левому борту. Наконец, за вылезшим в море скалистым мысом – защищенный от ветра небольшой залив, киль скрипит по песку, мои друзья выскакивают и в ажитации бросаются целовать землю. Мы обнимаемся. На берегу лежат вытащенные рыбачьи лодки, сама деревня – на полугоре, в удобнейшем для обороны месте. Только поэтому она и могла уцелеть на обращенной к Африке стороне острова. Тропинка, по которой мы поднимаемся, особенно хороша: два-три человека могут остановить здесь целый полк, сбрасывая камни со скалы наверху. Уже в начале пути незваным гостям встречается крестьянин, ведущий в поводу груженного дровами осла. Лука берет на себя переговоры: экспансивно жестикулируя и поминутно призывая мадонну, рассказывает о пережитых бедствиях, показывает мужику хорошо видную отсюда лодку на берегу. Его дипломатия увенчивается блестящим успехом. Через полчаса сидим у очага, вовсю уплетаем крестьянский хлеб, запивая разбавленным домашним вином, а через час – спим как убитые прямо на полу в тесной деревенской хижине. Упоительное чувство: мы дома!

Просыпаюсь под громкий скандальный крик: во дворе наш капитан последними словами ругает гостеприимного хозяина.

– Лука, в чем дело?

– Взгляни, Алессандро, – лодку украли!

– Называй меня «сиятельством», пожалуйста. Украли – и черт с ней!

– Ваше сиятельство, мы могли бы на этой лодке дойти до самого Неаполя или продать ее и добыть немного денег: у господина графа, наверно, есть владения, а у моей семьи теперь из имущества остались одни долги!

Крестьянин пресерьезно уверяет, что наш трофей наверняка унесло ветром, потому что его не привязали и плохо вытащили. А рожа хитрая! Меня разбирает смех: неплохую сделку он провернул, получив отличную рыбацкую барку в обмен на четыре краюхи хлеба и галлон домашнего вина! Как бы то ни было, ссориться со здешними жителями не резон. Вон у ограды маячат молчаливые фигуры: пока ничего не делают, но при обострении спора наверняка вступятся за своего. Слегка заржавленный от морской воды ятаган за поясом Луки способствует их сдержанности – однако доставать оружие не стоит. Все-таки в гостях.

– Капитан! Ты вроде говорил, здесь город недалеко?

– Несколько миль.

– Пошли. Нечего тянуть, уже почти полдень.

Под громогласные рассуждения Капрани о воровской породе проклятых сицилийцев спускаемся вниз и бредем на восток вдоль самого моря, по чистейшему золотистому песку. Здешний конец октября – под стать петербургскому июлю. Солнышко вовсю пригревает, ветер ослаб, и только громадные волны продолжают свой бег отголоском бушующего где-то далеко за горизонтом шторма. Усталость еще не избыта. Когда возле одинокой башни, охраняющей берег, дорога решительно поворачивает и начинает круто взбираться в гору, становится трудновато. Этьена приходится почти тащить на себе, по очереди подставляя плечо под здоровую руку. Забавную картину мы представляем, должно быть, со стороны. Четыре оборванца в грязной, стоящей колом от морской соли одежде с чужого плеча, едва передвигающих ноги, но пытающихся сохранять достоинство.