Кофе на утреннем небе - Ринат Валиуллин

Фокусник равнодушно не смотрел в нашу сторону. Он делал вид, что всецело поглощён сыном. Вскоре сердце мамы не выдержало, она встала и подошла к своей семье. Муж прикинулся холодильником, сын был радиоуправляемый, с ним играла машинка, ему было не до мамы. Жена взяла мужа за руку, пытаясь открыть морозилку его души, дабы приготовить что-нибудь горячее на ужин, но холодильник отдёрнул ручку и отвернулся. Женщина, глупо улыбаясь, стала сквозь влажные веки смотреть на сына.

– Придурок! – шепнул я вслух. Вместо того чтобы обнять свою любовь, подвисшую на шарике, поцеловать её, извиниться в конце концов перед ней за такое женоподобное поведение, отнял свою руку, достал ею сигарету и закурил. Рядом бегала машинка с ребёнком.

– Какая прекрасная женщина, какой катарсис, какой убогий мужчина. Даже вино пить расхотелось, сделал я ещё глоток, наблюдая, как все трое побрели вдоль дороги по тротуару в сторону кислого вечера.

В природе всё было иначе. Я видел, как пальма протянула свою ладошку кипарису, словно сама делала предложение, сердце кипариса светилось лампочкой. Для кого-то это был фонарь на противоположной стороне улицы. Ну и что? Для меня, с моего ракурса, это было его сердце.

* * *

Я вышел на кухню, когда горы уже начали завтрак, они грызли своими чёрными клыками небо. Было видно, как из него выступила сочная розоватая мякоть. На горизонт наступало утро, и растекалась жёлтыми сливками ослепительная солнечная река. Шёпот первых шагов с улицы перемешивался с речью. На юге все встают рано, чтобы по привычке успеть сделать необходимые дела до жары, даже если никакой жары не намечалось. Возможно, биологический ритм держал их в тонусе, не позволяя прозевать утро. Мне тоже не дали как следует позевать. Я услышал, как сел завтракать трактор, чавкая железными скулами, откусывая кусок за куском хлеб земли, тракторист рыл какую-то яму под самым окном. «Не надо закапывать моё утро». Максиму есть не хотелось, он заварил себе чай, поглядывая в окно: людей становилось всё больше, те шаркали тапочками будней, гонимые нуждой, долгом, привычкой, по ещё пустынным коридорам улиц в сторону рынка. Там уже кипела оптовая торговля, машины, полные сочных фруктов и овощей, потрошили мелкие лавочники. Было видно, как те волокли на своих тележках свежий урожай к аллеям, по которым совсем скоро потянутся отдыхающие со своими галдящими детьми, надувными бабушками и резиновыми матрасами. А пока торговцы, выстраивали баррикады из ящиков, полных настоящих витаминов, вокруг своего ЧП, попутно цепляя языками друг друга, в лексиконе которых чувствовалась конкуренция, зависть и злость за свою проклятую жизнь, что заставляла их подниматься ни свет ни заря, в то время как обдыхи могли ещё нежиться в своих кроватках, абсолютно не беспокоясь, что кто-то уже поджидает их на углу с улыбкой весов на лице, за которой могут и обсчитать, и обвесить. Дворники шуршали метлами, сгоняя редкую августовскую листву в небольшие кучки. Одинокий сверчок, забыв выключить свой динамик, продолжал надоедать серенадой. Люди жаждали витаминов. Наконец, показалось солнце. Я открыл окно и поел мацони жирных южных лучей. В меня дунуло прохладой кипарисов с нотами эвкалипта. Бесстыдница разделась и танцевала, развевая на ветру лоскуты своего платья, платаны, окружившие её, любовались стриптизом, то и дело похлопывая зелёными широкими ладошками, стоя на своих слоновых ногах. Их кожа груба, вся в наплывах, будто застывшая магма. Я уважал этих великанов, они в отличие от меня могли любить платонически.

* * *

Кроме любви к испанскому и ко мне, Алиса испытывала ещё одну страсть – живопись. Было тепло наблюдать за девушкой, которая увлечённо размывала цвета на белой бумаге. Само собой, девушка с кисточкой вызывала больше вдохновения, нежели девушка с веслом. Та акварель, что растекалась у неё по бумаге сейчас, очень напоминала осеннее лицо города. Город плакал, я бы даже сказал, он рыдал во всё своё великолепное лицо. Она нет, она смеялась, мешая краски, мешая плохой погоде пробраться в её сердце.

– Какая серость за окном, – пытался я понять, что творится на улице.

– Серость – это не дождливое небо, это даже не мокрый асфальт, это в голове красок не хватает.

– Чёрт, надо бы добавить, – попросил я её, когда наконец глаза мои отошли от сна.

– Сейчас добавим, – замахнулась она на меня кисточкой.

– У тебя там какой?

– Рыжий.

– Любишь осень?

– Ну как тебе сказать? Перелётные птицы, перелётные листья, хочется тоже куда-нибудь перелететь.

– С кем?

– Что за дурацкие вопросы, – пристроила она рыжий на свою картину.

– Хорошо, тогда как?

– Живописно, оставаясь для тебя тем шедевром, от которого ты не сможешь оторвать глаз. Что касается рамок к моему портрету, я имею в виду рамки приличия, то никаких рам, окна будут мыть слуги своими слезящимися от зависти глазами.

* * *

Инь: Короче, я хочу быть только с тобой!

Янь: А в чём проблема?

Инь: Куда девать остальных.

Янь: Да, с этими всегда была беда. Может, надо уже создавать дома бывших и сдавать их туда. Думаю, это было бы актуально.

Инь: Будут ли они там счастливы? Ведь придётся же их навещать.

Янь: Да, вопрос счастья по-прежнему открыт. Потому что в каждом сердце живёт кто-то ещё: я из своего никак не могу выгнать бывшую, ты лелеешь будущего. Счастливы же те, кто растягивает удовольствие с настоящим.

Инь: Я думала, ты её уже выселил.

От последнего предложения Марине стало не по себе. Она снова стала ненавидеть женщин. Глаза оторвались от планшета и посмотрели на Тому. Та спокойно спала вместе с книгой, распахнувшей свои объятия на её груди, «В созвездии рака».

Янь: Нужно время. Нужно жильё, нужно отломить кусок себя, что довести до конца это дело.

Инь: Какой кусок?

Янь: Большой. Весом в 8 лет совместной жизни.

Инь: А мне тогда что останется? Крошки?

Янь: Подожди, я ещё не накрошил, а ты уже клюёшь.

Инь: Дай мне кусок тебя и стакан любви, я буду сыта.

Янь: Не думаю.

Инь: Ты не думай, ты действуй.

Янь: Хорошо. Чай или кофе?

Инь: Лучше солнце.

Янь: Извольте дождаться весны, мэм.

Инь: К чему эти реверансы, может сразу в постель? Там всегда солнечно.

Янь: Вы с ума сошли?

Инь: Нет, но очень хотела бы.

Марина оторвалась от книги. Она больше не хотела сходить с ума от люби, а может, она и не умела.

Янь: Так чай или кофе?

Инь: У тебя крепче ничего нет?

Янь: Есть… Чувства.