Канон, звучащий вечно. Книга 2. Красивые души - Масахико Симада

– У вас замечательный сад. Неужели вы все сделали своими руками?

В ответ на ее вопрос Амико сказала, глядя вдаль:

– Правда, красивый? Но орхидеи красивы сами по себе, а не для кого-то. В этом и есть смысл. Я сейчас их пересаживаю, на, возьми.

Фудзико не знала, что Амико превратила себя в пленницу сада орхидей.

Каору сидел в кресле рядом с Фудзико во флигеле, ему хотелось проверить, не произошло ли что-нибудь в ее сердце за эти две недели. Он посмотрел ей в лицо и нежно прикоснулся губами к ее губам. Но Фудзико отвернулась, уклоняясь от поцелуя, и ему ничего не оставалось делать, как поцеловать ее в щеку – по-дружески. Фудзико убрала руку Каору, обнимающую ее шею, перевела дыхание и сказала:

– Перестань. Только тяжелее будет.

– Почему? Ведь потом у нас останется еще меньше возможностей побыть наедине.

Фудзико встала, выпрямилась, подчеркнуто ровно села на колени и сказала коротко:

– Я боюсь.

Ее слова огорошили Каору, он замер в недоумении. Фудзико боится его?

– Почему? Мы знаем друг друга с детства.

– Твоя власть над моими чувствами становится все сильнее.

– А что в этом плохого? Ты когда-нибудь считала, сколько раз мы с тобой встречались? Впервые мы с тобой увиделись в парке, когда играли в мяч. Потом на любовании сакурой. Затем…

– Ты пробрался ко мне в комнату.

– И как мне это удалось! Сейчас эта история кажется мне выдумкой. Потом мы несколько лет не виделись, только доверяли свои слова почте. И в Америке мы встречались всего два раза. Потом ты вернулась, мы несколько раз случайно сталкивались, и, наконец, после концерта мне удалось рассказать тебе, что я чувствую. Да на пальцах рук можно пересчитать, сколько раз мы с тобой виделись. Прямо как Ткачиха и Пастух.[12]А теперь ты опять уезжаешь в Нью-Йорк. Я хочу достичь еще большей власти над твоими чувствами. Ты, наверное, и не догадываешься, что почти все мои радости и переживания связаны с тобой. Я хочу украсть тебя и увезти в такое место, где нет ни Хидэномии, ни императорского двора. По ночам я строю планы твоего похищения.

– Чего ты ждешь от меня?

Каору запнулся, ошеломленный холодностью Фудзико. Чего он ждет?… Да он превратился в комок ожиданий. Но они были такие смутные, что не разгадаешь. Каору поднимался по лестнице любви: одна ступенька, другая – наслаждаясь тем, что Фудзико его любит. Конечно, он надеялся, что их любовь станет еще сильнее. Но будущее представлялось туманным. Сейчас ему хотелось одного: продлить хотя бы еще немного мгновения близости с Фудзико. Вот чего он ждал. А может, Фудзико хотела отнять у Каору надежду на это? Каору осторожно спросил:

– А что, мне не стоит ничего ждать? Ты хочешь забыть, что было той ночью?

– Нет, я не могу. Той ночью я поняла, к чему стремится моя душа. Это и вызывает во мне страх.

– Чего ты боишься?

– Я боюсь чувств, которые не поддаются моему контролю. В ту ночь, когда я готова была принять тебя, я почувствовала: обратного хода не будет. Я стала подлинной собой – той, к которой бессознательно стремилась. Если я полюблю тебя, то не смогу сдержать свои чувства.

– А не лучше ли честно следовать им? Чувства не врут. Чему тогда верить, если не чувствам? Перед лицом любви логика бессильна.

Каору взял сидящую на коленях Фудзико за руку поднял ее и, обняв за плечи, повел вглубь флигеля. Там стояла фотография бабушки, которая когда-то жила здесь. Перед смертью бабушка стала честна и откровенна в своих чувствах. На фотографии в черной рамке она улыбалась, щурясь от яркого света. Да, перед самой смертью бабушка сказала Каору: «Life is short…»[13]Несомненно, бабушка часто об этом думала, только ничего уже нельзя было вернуть. А сейчас нужно объяснить это Фудзико, чтобы она поняла: раскаивается тот, кто боится раскаяться.

Каору обнял Фудзико так крепко, чтобы она не могла пошевелиться, и посмотрел прямо ей в глаза, надеясь, что избавит ее от сомнений. Фудзико отвела взгляд и сказала:

– Я чувствую себя виноватой.

– Разве в любви есть вина?

– Я не только тебя ввела в заблуждение, но и принца Хидэномию. Наверное, я одновременно предаю вас обоих.

– Можешь предать меня. Если сейчас, в этот миг ты меня любишь.

Фудзико издала вздох, похожий на всхлип, и вцепилась ногтями в спину Каору. Каору потерял всякую способность мыслить. У него не осталось никаких других способов рассказать о своих стремлениях, кроме как умолять Фудзико, жаждать ее тела. Находясь в кольце его объятий, Фудзико попятилась и прижалась к стене. И вдруг боровшемуся с сопротивлением Фудзико Каору стало легко. Оттолкнувшись спиной от стены, Фудзико бросила себя в объятья Каору, они упали на пол друг подле друга.

В комнате опять наступила тишина. Фудзико больше не отталкивала Каору и не сопротивлялась ему, она смотрела в потолок пустым взором. Безучастность Фудзико не означала, что она согласна на что угодно. На какое-то мгновение между ними образовалась пустота, будто все закончилось и никогда больше не повторится. Пытаясь заполнить эту пустоту, Каору посмотрел на Фудзико, ожидая от нее хоть какого-то отклика. Но сердце Фудзико находилось не здесь. Он прислушался к этой жутковатой тишине – дыхание Фудзико, ее пульс, несомненно, передавались ему. Здесь должна быть живая Фудзико: обратишься к ней с просьбой – и она отзовется на нее. Но Фудзико лежала будто кукла, у которой нет никаких человеческих чувств. Ее послушание было проявлением воли, куда более холодным, нежели отпор. Фудзико парализовала собственные чувства и заморозила плотские желания Каору. Он оказался в тупике. Что делать мужчине, который понял, что похитил не женщину, а куклу? Ждать, пока в теле куклы опять не затеплятся чувства.

Сколько прошло времени? Чтобы воскреснуть из этого оцепенения, нужен какой-то стимул. У входа во флигель послышались шаги. Наверняка это Андзю – пришла выяснить обстановку и поторопить их.

– Каору, – первой нарушила тишину Фудзико. Она приподнялась, посмотрела в лицо Каору, который выглядел так, будто увидел ночной кошмар, и, погладив его по волосам, сказала: – Ты почувствовал мой страх. Ты мог бы сделать со мной все, что угодно, но ты не воспользовался этим.

Каору был поражен: значит, она испытывала его. А Фудзико, будто пытаясь его утешить, водила кончиком пальца по контурам его бледного лица. К ней вернулась улыбка, которую он так любил. Увлеченность детских лет вспомнилась ему ярко и остро. У него в груди все сжалось от этой улыбки, и невольно он сказал со вздохом:

– Сестричка…

Он произнес слово, которое вырвалось у него из-под сознательного контроля. Фудзико совершенно не удивилась такому обращению, в ответ назвав его по имени: