Друиды. Поэты, ученые, прорицатели - Стюарт Пиготт

Друидизм, когда мы сталкиваемся с ним впервые, является интегрирующей частью социальной структуры кельтской Галлии. Это индоевропейское установление аналогично браминской касте санскритской Индии или архаическому жречеству раннего Рима. (Как бы ни относиться к чрезмерно усложненным схемам Дюмезиля и его школы, его утверждения кажутся вполне разумными.) Однако есть элементы, отличные от них, которые могут быть обязаны своим существованием тем ранним истокам европейской религиозной традиции, которую мы только что описали. Мы можем резонно полагать, что археологические свидетельства наводят на мысль о наличии общественного порядка «героического» (воинственного) типа уже в 3-м тысячелетии до н. э., с ритуалами, подобными более поздним погребениям в колесницах, несомненно кельтского контекста, наблюдаемого в «могилах-повозках» (Галльштатта) и «могилах-колесницах» (Ла-Тен). В такой социальной ситуации найдет вполне приемлемое место каста жрецов, эквивалентных друидам, а также бардам и ватам. Ритуальные шахты кельтского мира, как мы видели, имеют предшественников в Британии середины 2-го тысячелетия до н. э., где также существовала традиция круглых храмов или огороженных площадок («temenos»), уходившая в еще более далекое прошлое. Удлиненная кельтская священная ограда в Либенице больше всего напоминает относящуюся к 1-му тысячелетию до н. э. и расположенную во Франции; квадратное святилище имеет подобных себе предшественников в Нидерландах.

Практически невозможно оценить возможный вклад ранних земледельческих традиций в кельтский мир, который никак нельзя приравнять к индоевропейским идеям. Домыслы о социальной организации в Галлии и Британии до начала 2-го тысячелетия могут оказаться слишком рискованными, если не вовсе пустопорожними. Мы можем только привлечь внимание к явному «интересу» галлов к мегалитическим гробницам, с внутренними погребениями и помещенным в них каким-то мусором, который можно было бы назвать остатками пикника. В Британии следует обратить внимание на возможных предшественников круглых, квадратных и удлиненных церемониальных оград типа «хенджей» или «цирков», уходящих происхождением в 3-е тысячелетие до н. э.

«Мы до сих пор не считаем возможным найти в шаманизме доминанту магически-религиозной жизни индоевропейцев», – писал Элиаде. Даже если, указывает он, некоторые носители индоевропейских языков, вроде фракийцев и прежде всего скифов, внесли многие шаманские приемы в свою религию. Трудно принять точку зрения Анны Росс, что друиды были «жрецами, не отличавшимися существенно от шаманов финно-угорских народов», хотя она цитирует в поддержку эпизод из местного ирландского текста, «Осада Дром Дамхгэйра». В нем друид, Мог Руитх, предстает как маг и кудесник, который требует себе «темно-серую шкуру безрогого быка» и свой «головной убор в виде птицы белопестрой с трепещущими крылами», после чего совершает весьма шаманский полет по воздуху. Здесь и в других ритуальных и экстатических контекстах использование бычьих шкур представляет собой фрагмент, извлекаемый из очень глубоких древних верований. Здесь мы также можем принять как данность память о жертвенных дарах конских и бычьих шкур, такое свидетельство, как сохранившиеся в шахтах черепа и кости ног, недавно обнаруженные в вотивных находках непосредственно в Ла-Тен. Эта практика (жертвовать «рога и копыта»), известная с конца 3-го тысячелетия до н. э. и далее в Южной Руси, являлась пережитком недавнего шаманизма на Алтае и в других местах. Если придавать значение сходному выражению о «расколовшихся небе и земле» у кельтских и тюркских народов, проявляется любопытная связь с Центральной Азией.

Реальные друиды были тогда членами индоевропейского социального устройства. Они занимались религией, содержавшей много элементов, древних даже для того времени. Мы знаем о них то, что написали другие народы, с чуждыми культурными традициями. Это наблюдаемые друиды, именно в процессе такого наблюдения впервые появляются друиды символические, «друиды, какими хотелось бы их видеть».

Сведения о друидах, приобретенные античным миром, прошли на протяжении веков путь от реальности к вымыслу, по мере того как столкновение переходило в отчет, а отчет выцветал в слухи. С друидами столкнулись непосредственно, возможно, Посидоний и наверняка Цезарь. Цицерон, каким-то образом преодолевший языковой барьер, беседовал на философские темы с Дивициакусом, а армию римского прокуратора публично прокляли друиды на берегу Менайского пролива. Прямое копирование стандартных источников привело «друидов рапортов и отчетов» в сочинения тех, кто никогда не путешествовал по кельтским землям, и в конечном счете преобразило в «друидов слухов», которые подхватывали вместе с этнографическими и философскими любопытными разностями ученые Александрийской школы и отцы ранней христианской церкви.

С самого начала друиды были неизбежными жертвами интересов и идеологии тех, кто их наблюдал. Посидоний с надеждой искал в них подтверждения своим идеям о веке невинности и добродетельных философах-законодателях на фоне пейзажей, позолоченных отблесками уходящего золотого века. Цезарь смотрел также с надеждой, но оглядываясь через плечо на свой политический престиж в Риме. Впрочем, в целом писания Посидониевой группы дают нам замечательно объективную картину друидов и кельтской культуры, выразителями которой они являлись. За аутентичность представленной ими картины ручается близкое сходство их сведений с местными источниками и археологические свидетельства. К тому времени, когда мы добираемся до «друидов слухов», они уже далеко ушли от истинных знаний о них, так что их образ можно лепить как вздумается. Мы видим и интуитивных философов, и неиспорченных детей природы, которые гуляют близ богов и попутно наставляют Пифагора в эзотерической мудрости.

К. С. Калверли беспечно начал свою «Оду пиву» словами:

Связав таким образом воображаемый золотой век классической Античности с толстыми томами книг, автор благополучно уводит нас от Древнего мира к переплетенным в кожу фолиантам Стьюкли и собирающим едкую книжную пыль сочинениям Роуленда или Эдварда Дэвиса. Мы переходим от «друидов наблюдаемых» к «друидам воображаемым».

Мягкое сияние золотого века лило утешительный свет, творя уют и вечные иллюзии, убаюкивая многих людей со дней Гомера и до наших нынешних. Он горел на тысячу лет дольше прославленной лампады в гробнице Туллии, «нетронутой сто пятьдесят лет». Сенека рассказывает нам, как Посидоний стремился отыскать золотой век. Артур Барлоу нашел его у американских индейцев, которых многие тогда сравнивали с древними бриттами. Уильям Блейк решительно и непреклонно поместил его на «скалистый берег друидов древних Альбиона». С эпохи Возрождения и далее поколение за поколением, когда являлась нужда, вновь и вновь открывали золотой век: золотые века тоже могут быть общественно необходимым артефактом. Иногда друиды бродили по зачарованным лугам, сумрачные философы среди «благородных дикарей», суровые поборники свободы, мудрецы естественной религии или патриархи, внимающие слову Бога, лично им произнесенному.