План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941-1945 - Алан Кларк

Информация, поступавшая в Москву, была настолько точной и столь глубокой, что возбудила подозрения в том, что это агент абвера, осуществлявший тонко разработанную дезинформацию, нацеленную на то, чтобы завлечь советское командование в колоссальную ловушку. Наконец Москва поверила Люци, который поставлял самые свежие данные о боевом расписании германской армии.

Немцы, напротив, очень плохо представляли, что делается в Москве. Грубые ошибки в их оценках численности советских войск, которые теперь стали вопиюще заметными, отбили охоту у ОКХ делать какие-либо заключения, кроме тех, что основывались на фактических полевых данных – допросах пленных, идентификации частей и тому подобном. Пленные русские обычно ничего не знали о делах за пределами собственного взвода. Поэтому, даже если бы они и были склонны говорить, эти сведения не имели почти никакой ценности. Люфтваффе делало в этом плане все, что могло. Пока немцы удерживали инициативу и полное господство на полях сражений, этот недостаток не имел большого значения. Но когда их наступление замедлилось и силы стали чрезмерно растянуты, незнание реальной численности и намерений противника стало приближать их к катастрофе.

Полевая разведка русских в первые месяцы войны была хуже немецкой. Они брали меньше пленных, и в хаосе семисотмильного отступления не было ни времени, ни аппарата для просеивания и анализа донесений. Но к осени 1941 года русские начали пользоваться данными, все возрастающими по количеству и точности, которые поставлялись партизанскими отрядами, действовавшими за линией фронта.

«Партизанское движение было четвертым родом войск в Великой Отечественной войне». Это стандартное утверждение советских военных историков, и вплоть до XX съезда КПСС считалось, что оно было вдохновлено речью Сталина от 7 июля. Но факты показывают, что не существовало никакого стройного плана партизанской войны на оккупированной территории. Нежелание советского диктатора поощрять независимые полувоенные организации было отчасти причиной этого. Кроме того, нужно принять во внимание обычный отказ диктаторов даже допускать мысль о том, что его территория может быть завоевана, дабы это не приводило к нежелательным политическим выводам со стороны местного населения. Даже руководимый партией Осоавиахим был рассчитан для удовлетворения требований Красной армии во время «правильной» войны и обеспечения безопасности в тылу.

Когда до Гитлера дошли первые слухи о партизанской «войне», он приветствовал их. «Она имеет свои преимущества: это дает нам возможность истреблять всех, кто будет против нас». СС были номинально ответственны за «порядок» на оккупированных территориях, но по приказу ОКВ от 16 июля 1941 года эти обязанности возложили и на регулярную армию.

Но вместо того чтобы привести к «быстрому умиротворению» страны, репрессивные меры, осуществлявшиеся немцами, вызвали рост партизанского движения. В деревнях перед партизанами больше не запирали дверей и не прятали пищу. Жители, которые вначале с любопытством и почти с облегчением встречали захватчиков, теперь испытывали к ним почти всеобщую ненависть. И особое значение получил «национальный» характер борьбы, который Сталин теперь ставил выше идеологических и партийных доктрин. Кочующие бандиты видели, с какой жестокостью обращались с их неповинными соотечественниками. Вести об этом распространялись все шире. Партизаны начали наносить удары по немцам уже не ради добывания пищи и боеприпасов, а ради мщения. Жестокость в новом измерении начала бросать свою тень над войной на Востоке.

В это же время Ставка начала осознавать военное значение этой массы людей, оставленных за фронтом немецкого наступления (самые скромные оценки говорят, что на оккупированных территориях оставалось не менее 250 тысяч вооруженных русских), и принимать разумные меры, чтобы их организовать и вдохновить. На парашютах забрасывали специально подготовленных «агитаторов», организовывали местные штабы, потребовали соблюдения дисциплины и стали обеспечивать рациями и взрывчаткой. Через несколько месяцев эти люди стали ощущать себя солдатами.

Реакция немцев была предсказуема. Террор должен быть усилен и должен стать повсеместным. Чтобы облегчить совесть солдат, Верховное командование приказало:

«В каждом случае активного сопротивления германским оккупационным властям, независимо от конкретных обстоятельств, следует считать, что оно исходит от коммунистов».

Поставив все на идеологическую основу, они получили возможность легче приказывать:

«За жизнь одного германского солдата следует приговаривать к смерти от пятидесяти до ста коммунистов, то есть русских. Способ приведения казни в исполнение должен еще больше усиливать устрашающее действие».

Было, в частности, приказано, чтобы расстрельная команда целилась на уровне талии или ниже. Эта практика приводила к тому, что большинство жертв хоронились заживо, в агонии от ран в живот.

Постепенно изменились мотивы, стоявшие за кампанией террора. Вначале уверенные в близкой победе немцы получали садистское наслаждение в репрессиях. Как приятно сочетать службу и спорт; купаться в славе крестоносца и наслаждаться тем странным физическим удовольствием, которое столь многие немцы получают, принося мучения другим. В долгие летние вечера обычно по малейшему поводу организовывали «охоту за людьми» – окружали деревню, поджигали ее и стреляли по жителям, как по дичи.

Но постепенно немцам стало ясно, что война так скоро не кончится; что их мало, а русских много, территория их огромна. Страх и чувство вины стали умерять торжество победителей, по мере того как действия партизан и мрачная ненависть гражданского населения с каждым днем становились все ощутимее. Русское подполье платило поработителям той же варварской монетой: ночью сходил с рельс санитарный поезд, и раненые немцы горели от брошенных бутылок с керосином; водопровод в казарме оказывался отравлен и т. д.

Таким образом, мы видим, что в двух отношениях – в шпионаже и контрразведке у себя в тылу – русские уже имели преимущество над своими врагами, причем ценность их все возрастала по мере продолжения войны. Но по чисто военной оценке в начале боев за Вязьму-Брянск должно казаться, что конец войны ожидается осенью 1941 года. К концу сентября группа армий Бока была готова к танковому наступлению в еще больших масштабах, чем даже в первые дни «Барбароссы». 48-й танковый корпус Кемпфа был переброшен из группы армий «Юг» и вместе с 9-м корпусом и двумя моторизованными дивизиями подчинен Гудериану. Сюда же была подтянута вся группа Гёпнера из группы армий «Север».

Против них находилась последняя из русских полноценных армий. Срочно и в суматохе объединенная в одно целое, она была трагически не готова к этому страшному испытанию.

На третий день наступления Гудериан отметил – «…достигнут полный прорыв».

Через сутки танки 4-й танковой дивизии ворвались в Орел, где еще было электричество и ходили трамваи. На запасных путях ждали отправки на Урал драгоценные станки. В центре города Гёпнер со своей группой, усиленной дивизиями СС «Рейх» и «Великая Германия», разрезал русский фронт надвое, прижав отрезанную массу Западного фронта Конева к верхнему течению Днепра, на пути наступающих армий Клюге и Штрауса. Еще дальше к северу Гот повернул свои танки на юг, на дорогу Вязьма – Гжатск, остановившись позади русской пехоты. В этих двух котлах были скованы более 500 тысяч русских солдат, обреченных на уничтожение. Это было самой краткой и, как должно быть, самой хирургической из всех ампутаций, произведенных над Красной армией тем летом. Теперь дорога на Москву стала широко открыта, и не было время обращать внимание на неблагоприятные метеопрогнозы или тревожно высокие цифры поломок боевых машин. Геббельс заявил в Берлине иностранным корреспондентам: «Уничтожение группы армий Тимошенко определенно привело войну к завершению».