План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941-1945 - Алан Кларк

Несомненно, в германской армии было очень мало тех, кто считал, что нужно остановиться до того, как будет захвачена русская столица. 7 октября пошел первый снег. Он быстро растаял. В этот день Гудериан послал в группу армий запрос относительно зимней одежды. Ему ответили, что он получит ее со временем (хотя он так ее и не получил) и чтобы он «не делал больше ненужных запросов подобного рода».

А разбитые остатки советского Западного фронта получили нового командующего. Его имя, которое прошло незамеченным у германской разведки, было Георгий Жуков.

На второй неделе октября русские начали осознавать страшный масштаб своего поражения в боях под Вязьмой и Брянском и с ним близость полной гибели. 12 октября Гёпнер форсировал реку Угру, уже начавшую замерзать, и поставил новую мучительную дилемму перед русской Ставкой. Повернут ли немцы вправо, на Калугу, чтобы осуществить еще одно губительное окружение измотанных армий, находящихся против Гудериана? Или они поведут наступление прямо на Москву через Малоярославец? Или они повернут на север, соединясь с 3-й танковой армией Гота, чтобы разбить правый фланг московских армий и обнажить все северо-восточное прикрытие оборонительных сооружений столицы?

Непосредственно на пути Гёпнера находились три русские пехотные дивизии неполного состава. Они оставили свою артиллерию на западном берегу реки, танков у них вообще не было, а остатки кавалерии были по численности меньше бригады. Они принадлежали частям, разбитым в боях предшествующей недели, и были в своем большинстве изнурены и деморализованы. Примерно в 80 милях к северу еще одни небольшие силы под командованием генерал-лейтенанта Д.Д. Лелюшенко отходили от Гжатска, напрягая все силы, чтобы выдержать напор танков Гота.

Целостность всего русского фронта перед Москвой зависела от этих двух групп. У Ставки еще были силы в этом секторе, но они застряли на флангах – перед Гудерианом у Орла или на крайнем северном конце вокруг истока Волги. Но даже если бы удалось использовать и эти дивизии, все равно немцы имели сокрушительное численное преимущество, не говоря уж о материальной части. Во всем Западном фронте у русских осталось только 824 танка, половина которых едва ли была пригодна к действию. Было очень мало танков Т-34 и КБ, единственных, которые могли сражаться на равных с немецкими бронемашинами.

Как и в Ленинграде в сентябре, местный комитет партии работал по 24 часа в сутки, собирая и организуя «рабочие батальоны», но эффективность этой работы снова ограничивалась страшной нехваткой оснащения. Московский гарнизон выделил для этих новых частей 5 тысяч винтовок и 210 пулеметов, но после этого было запрещено брать вооружение у регулярных войск. Типичный батальон из 675 человек отправлялся на фронт, имея только 295 винтовок, 120 (захваченных) ручных гранат, 9 пулеметов, 145 револьверов и пистолетов и 2 тысячи «молотовских коктейлей» – бутылок с зажигательной смесью, которые нужно было бросить на моторное отделение танка, чтобы они сработали.

За этот критический отрезок времени на Западный фронт прибыла из Сибири только одна свежая подготовленная дивизия – 310-я моторизованная. Один свидетель описывает, как головные батальоны, сильные и здоровые, в своем стеганом обмундировании прибывали на железнодорожную станцию Цветково и, «проходя, приветственно махали руками и шапками своим товарищам, у которых едва хватало сил помахать им в ответ». И в самом деле, когда 14 октября Жуков принял личное командование ему, должно быть, казалось, что те две бочки, из которых матушка-Русь так долго привыкла черпать свои ресурсы для своей защиты – пространство и люди, – уже выскребывались до дна.

Еще несколько дней Жуков верил, что положение, хотя и крайне опасное, поддается контролю. Пока держались фланги у Калинина и Мценска, слабый центр был меньшим злом, потому что угрожающие клещи Гота и Гудериана оставались разъединенными, и только танки Гёпнера поддерживали прямое наступление 4-й и 9-й армий. Даже если бы Боку удалось покрыть все расстояние до столицы, еще оставалась вероятность, что срок его удержания города будет таким же недолговечным и непрочным, как и у Наполеона. Если бы русские дивизии на флангах могли удерживать свои позиции, то прорваться в Москву прямым путем для армии Бока значило бы «сунуться рылом в ловушку, которая захлопнется, как только начнутся метели».

По-видимому, это была главная мысль, которая занимала Жукова, об этом же думал и каждый красноармеец. Оставалось еще всего шесть недель до начала зимы, их последнего союзника, который мог выручить их в тяжкую минуту. Каждый прошедший день приближал время, когда ледяной ветер, крепчавший над просторами Урала, задует по всей Сибири, над степями, над Москвой, над полями сражений.

Немцы тоже думали об этом. Бейерлейн описывает, как по утрам танкисты запускали свои машины:

«Косые лучи солнца, уже невысоко поднимающегося над горизонтом, обманывали нас. Но каждый вечер… зловещие черные облака росли далеко вдали, поднимаясь над степью. Эти темные массы несли в стратосферу дожди, лед и снег грядущей зимы. Каждое утро их не было или так казалось, но они снова появлялись в вечерних сумерках, еще более массивные, чем ранее».

Но 14 октября, когда северный стык русского фронта треснул, положение стало иным. Танки Гота ворвались в Калинин, и 3-я танковая группа, по пятам которой двигалась 9-я армия, наступала вдоль верхнего течения Волги к Московскому морю – огромному искусственному водохранилищу, от восточного конца которого на юг к столице шел семидесятимильный канал. Через несколько недель это озеро замерзнет на всю свою пятидесятимильную протяженность и станет бесполезным как оборонительная преграда. Но сами эти дни были жизненно важны, а теперь, когда на северном берегу озера остались пять стрелковых дивизий и несколько маленьких групп танков и кавалерии, они уже пролетели.

Жуков понимал, что для него самым главным было сохранить войска. Больше не могло быть сражений любой ценой, больше нельзя было выигрывать время ценой жизней, ожидая накопления резервов. Ибо больше не было резервов, а жизнь и время были уравнены на весах судьбы.

В самой Москве из рядов высшего партийного руководства начал распространяться угрюмый страх. Эти люди знали, какова реальность, скрывающаяся за воззваниями и плакатами, покрывавшими мрачные городские стены. Самые крепкие люди были мобилизованы в «рабочие батальоны». Свыше полумиллиона непригодных к строю городских жителей были направлены на окраины, где днем и ночью, несмотря на холод, работали на оборонительных сооружениях и копали противотанковые рвы. От этих людей, от раненых красноармейцев на железнодорожных станциях, по этому широко разветвленному таинственному каналу слухов, столь процветающему в репрессивном обществе, распространялись ужасные новости. Повторяющийся кошмар царской армии – нехватка боеприпасов – снова бросал свою длинную тень. Пугающие рассказы об отношении немцев к пленным и гражданским вторили сообщениям о массовых расстрелах «дезертиров» и «нытиков», проводимых органами НКВД. В течение трех дней после падения Калинина столица была охвачена чуть ли не всеобщей паникой. Известие об эвакуации правительственных учреждений в Куйбышев вызвало массовое бегство тех, кто имел возможность сделать это. Вначале коснувшись партийных чиновников и бюрократов меньшего калибра, уезжавших под предлогом полученного приказа, это движение быстро охватило их семьи, чиновников жизненно важных учреждений, таких, как отделы выдачи продовольственных карточек, почт и даже милицию и ополчение, выполнявших задания по поддержанию порядка.