Над Самарой звонят колокола - Владимир Буртовой

Отец Протопоп схватил пакет, надорвал его и вынул четко исписанные три листа бумаги. «Покудова церковная братия соберется, надобно прочесть да самому обмозговать без спешки», – решил он. Трижды торопливо отхлебнул душистого с медом кипяченого молока и не преминул заметить, что протопопица Феодосия Куприяновна, выбранная им из мелкого местного дворянского роду, не поскупилась на лишнюю ложечку гречневого медка.

«Нуте-ка, позрим, что здесь писано?» – Отец протопоп поднес бумагу к сощуренным глазам и с трудом, едва ли не по слогам, начал читать, чуть слышно повторяя для себя слова:

Протопоп Андрей отодвинул от подслеповатых глаз послание синода, хлебнул молоко, тыльной стороной руки вытер губы, забыв о платке, который протопопица заботливо положила на угол стола.

– Эко стращают нашу поповскую братию, – пробормотал протопоп. – Столь много уже писано и все о клятве нашей пектись о душах волнующихся мирян… Кабы миряне тако же пеклись о своих духовных пастырях, не ходили бы у иных дьяконов и пономарей женки в бессменных сорочицах да, не имея прислуги, не скоблили бы полы вениками, аки мужицкие женки… Миряне от православной церкви бегут в раскол, церковная казна пуста, аки торба нищеброда, питающего чрево свое меж дворов… Эка, – запоздало одернул себя протопоп Андрей, – разворчался и распыхтелся. Стало быть, так Господу угодно, о нем и думай, о не о чреве своем. – И снова приблизил послание к глазам.

– Свят-свят! – Протопоп Андрей, оборотясь, трижды перекрестил себя перед иконами. – Слышь, матушка Феодосия, какие тяжкие беды свершает объявившийся якобы Петр Федорович, а на деле беглый донской казак Емелька Пугачев! – крикнул в открытую дверь столовой.

Протопопица, стараясь не шлепать обрезными валенками, прошла в комнату, присела на край лавки. Хмуря цвета вороньего крыла густые брови, выслушала повторно читанные ей описания злодейства прежде безвестного Емельки Пугачева, на гладких щеках вспыхнул густой румянец.

– Господи, что же деется на белом свете! – всплеснула ладошками и подняла красивое, без морщинок лицо к горящему фитильку лампадки. – Образумь, Господи, раба своего кровожадного! Столько побед он поимел над матушкой-государыней и ее воинством, будет уже с него, довольно. Погулял, разбойник, пора и на плаху… Не допусти, Боже, антихриста до нашего сиротского жилища.

От слов матушки и протопоп Андрей вдруг покрылся весь мерзкой гусиной кожей – представил на миг, как волокут его со двора арканом за шею, а в его соборной церкви легко трещит под грубыми мужицкими сапогами сухое дерево порушенного иконостаса…

– Охо-хо, – запричитал протопоп Андрей, – не приведи господь на старости лет вкусить от пищи святого Антония[7]. Не оставь нас, Боже, ибо без Тебя и червяк сгложет! Идет разбойник без тельного креста, стало быть, не сын Христа. Уподобился тот Емелька Пугачев злоехидному Гогу, сотворившему свое царство Магог! Потому и жестокость в людях пробудилась неимоверная, рвут око за око… – Протопоп Андрей увидел страхом наполненные глаза протопопицы, прервал свои причитания: – Прости, матушка моя сердешная, пугаю я тебя мрачными своими словами… От дел божеских переметнулся к делам дьявольским, словно и не слуга Господу, а суть бургомистр Иван Халевин, который имеет достойного, сказывают люди, сродника в той воровской партии. – Отец Андрей приблизил было к глазам послание синода, да вновь к протопопице со своими сомнениями: – Не высмотрел я, матушка Феодосия, на лике нашего бургомистра и тени страха аль сомнения… Будто и не поднимается с южного небосклона над городом искрометная туча. Неужто и в самом деле питает надежду на покровительство своего двоюродного братца, Тимофея Падурова?

– Должно, батюшка мой, бургомистру ведомо то, что от нас всех сокрыто, – ответила протопопица Феодосия.

– Ах, как верно и умно ты рассудила, матушка Феодосия, – восхитился отец Андрей. – Может статься, что нашему бургомистру тот вор и разбойник Емелька пред очами встает как истинный государь Петр Федорович? Ну да всяк по-своему с ума сходит, а иному и сходить не с чего… Знают и чудотворцы, каковы из многих самарцев богомольцы. Ну, Бог им судья. Забыли, знать, как во времена Степана Разина иных молодцев вот такое же ремесло на рею занесло…

Протопоп Андрей допил полуостывшее молоко, вновь забыв о платке, утер губы рукой, начал читать послание синода, время от времени прерывая чтение ворчливыми замечаниями:

– «Видите, что волк похищает овцы от стада Христова: не бежите, яко наемники, но паче вооружитесь силою слова божия и возымейте попечение об спасении их…» Вона, «не бежите, яко наемники», – проворчал он, – ежели наемнику какой государь платит скверное жалование, он непременно сбежит к другому… А ежели не сбежишь, бросив паству, воры пограбят пожитки, а самого повесят. Сбежишь от синод – будет кара: расстригут и выгонят из священников, нищебродом к старости сделают. Эх-ма-а, ан поразмыслишь теперь на досуге, матушка Феодосия, да и согласишься с тем непутевым цеховым, что нынче брякнул мне, будто свинье не до поросят, когда ее на огонь тащат… Что дале сие великомудрое послание синодских отцов вещает нам? Чту, матушка, а ты слушай: «…Внушите пастве вашей увещевания наши, основанные на слове божием, внушите с таким речением, чтоб вкоренились в сердцах их, чтоб умножилась их ревность исполнить должность, подтвержденную присягою к благочестивейшей и самодержавнейшей великой государыне императрице Екатерине Алексеевне…» Вона как рассудили великие отцы синода, – вновь проворчал протопоп Андрей и со злостью тряхнул посланием. – Наслали на нашу голову сей манускрипт и тем, мнят, оправданы будут перед Богом! А как потворствовали помещикам мирян утеснять, о том позабыли в сей смертный час, а гнев божий руками взбунтовавшихся тех мужиков на наши немощные плечи тяжкой виной налегает… Коль смятение в душу мирянина въелось, тут мало слов увещевательных. Вот и покойный ныне полковник Чернышев, – и протопоп Андрей сделал неопределенный жест рукой, словно через стекло окна видел на площади собранное воинство, – в поход отправляясь, тако же увещевал солдатушек манифестом матушки-государыни. А на деле как обернулось? Чуть сражение началось, так они и прилепились к новоявленному Петру Федоровичу! И служат теперь ему. Стало быть, его увещевания куда как широкую дверцу имеют к душе простонародья, нежели синодские да сенатские…