Дочь Волка - Виктория Витуорт

Но теперь слезы потекли ручьями. Ничего не видя перед собой, она направилась к реке, а затем пошла вдоль берега на восток, туда, где вода отступала во время отлива, становясь то соленой, то пресной. Насколько далеко она зашла, Элфрун поняла, только когда споткнулась возле ручья, стекавшего с летних пастбищ и отмечавшего собой границу между землями поместья и монастыря. Ей хотелось побыть одной, и для этого это место было ничем не хуже других; здесь можно было спуститься к берегу, где предательская, поросшая камышом болотистая почва сменялась дюнами и узкая река расширялась, образуя эстуарий, дальше сливавшийся с морем. Ручей, попав на песчаную низину, растекался и впитывался в песок, так и не достигнув соленых вод.

Элфрун нелегко было признаться себе, что она испытывала сейчас невероятное облегчение. Утренний туман развеялся, но, несмотря на то что солнце уже взошло, было холодно из-за порывистого ветра, дувшего с моря, и она, спускаясь по песчаному склону к берегу, поплотнее укуталась в отцовский плащ. Отлив обнажил широкий полумесяц мелкого поблескивающего влажного песка с широкими полосами колоний съедобных моллюсков – сердцевидок, – словно ждавших, чтобы их собрали. Были здесь и устрицы, и другие моллюски – морские черенки. В эту голодную осень жители Донмута могли рассчитывать на дары моря, однако, чтобы найти их и собрать в количестве, достаточном для пропитания, надо было потрудиться. В этом месте всегда можно было увидеть детвору, бродившую по обнажившимся при отливе отмелям с корзинками, но сейчас было слишком рано, да и до нижней точки отлива было еще далеко, и Элфрун радовалась тому, что здесь пока еще никого нет.

Она нашла укромное местечко за камнем и села, глядя на бескрайнее море и судорожно сглатывая слезы. Она не могла сказать, что было страшнее: жуткие ожоги Кудды и его невыносимые крики или то спокойствие, с каким Фредегар вынес ему смертный приговор. То, как он неторопливо оценивал состояние парня, и то, как он стремительно нанес удар, напомнило ей пустельгу: она размытым пятном парит в воздухе, махая крыльями, но голова всегда опущена – она зорко наблюдает в ожидании момента, когда можно будет наброситься на свою жертву и убить ее.

Убить.

Неведомая сила вдруг резко наклонила ее вперед, и воздух вырвался из легких, словно от сильного удара в живот. Неужели в обязанности священника входит также и убивать? А ведь она считала Фредегара настоящим священником – в отличие от своего дяди аббата с его охотничьими собаками и тягой к мирским удовольствиям.

Но Фредегар прекратил страдания Кудды. Она тоже хотела умерить его боль, но была не в состоянии что-либо сделать. Даже ее бабушка не смогла бы избавить этого юношу от мучений в течение долгих месяцев, а возможно, и всей его жизни. Целая жизнь беспрерывных унижений. Для одноглазого человека, который мог делать что-либо только левой рукой, будущего в кузнице не было. Он больше не смог бы бегать с Атульфом и другими приятелями. Всю жизнь рассчитывать на чье-то милосердие. Знать, что тебя жалеют, в лучшем случае, но в основном презирают. Он был бы тяжким бременем, мертвым грузом, существующим на грани терпимости других людей.

Так почему же все-таки то, что сделал Фредегар, было плохо?

Каким же нужно быть, чтобы убить другого человека с такой невозмутимостью и отрешенностью? Он словно сворачивал шею зайцу, которого собаки загнали, но оставили живым.

Она обхватила себя руками, борясь с приступом судорожной тошноты. Бедный Кудда. Бедный, бедный Кудда. И Кутред, и вся его семья. А ведь за последние годы они потеряли несколько новорожденных младенцев. Кутреду придется взять человека со стороны, чтобы сделать из него кузнеца. Еще один момент, который должен предусмотреть хороший лорд.

Хороший лорд. Атульф видит себя предводителем. Вечно что-то доказывает, спорит, подрывает ее авторитет. Хороший лорд ни за что не допустил бы, чтобы ребенок попал в такую беду.

Но Кудда уже не был ребенком – она помнила об открытии, которое сделала совсем недавно. Никто из них уже не ребенок.

Она должна была предвидеть это каким-то образом, должна была почувствовать приближение несчастья. И должна была остановить Атульфа. Отец далеко, Абархильд перебралась в монастырь, так что она правитель Донмута, разве нет? Не Атульф же с его умилительными попытками сколотить боевой отряд из крестьянских детей, безбородых мальчишек с тупыми ножами на поясах!

Но как он может претендовать на то, чтобы быть предводителем, если не может уследить за ними? Если способен подвергнуть Донмут опасности ответного набега со стороны Иллингхэма? Если никогда в жизни не выполнял какой-то настоящей, нужной, но скучной работы? Она вспомнила долгие-долгие часы, проведенные с Лудой за подсчетом мешков ячменя и взвешиванием шерсти – это ведь тоже обязанности настоящего лорда, если хотите. А не в том, чтобы строить из себя великого воина.

Лордом была она, а не Атульф.

Элфрун закрыла глаза и стала глубоко дышать, стараясь разорвать невидимое железное кольцо, которое сдавливало ей грудную клетку. Если она лорд, она должна вести людей за собой. Ей следовало сейчас находиться в кузнице и утешать Кутреда и его семью, а не скулить тут на берегу. Она поднялась, пошатываясь. Ветер высушил ее слезы, но кожа на лице как будто онемела. Она потерла глаза кулаками.

Когда же она опустила руки, то увидела вдалеке, на фоне неба и блестящего песка, человека, направлявшегося к ней, стройного и светловолосого.

Это возвращался Кудда в ореоле дрожащего серебристого света, восставший из призрачных морских глубин, точно утонувший моряк.

Она застыла на месте, внезапно ощутив внутри такой леденящий холод, будто и она сама оказалась в морской бездне.

Но постепенно видение растаяло и картина изменилась: она увидела, что, хотя мужчина и был молодым и худощавым, он все же старше Кудды и выше, чем тот мог когда-либо стать. Это был незнакомец.

Она судорожно вздохнула.

Но откуда он может идти? Цепочка следов на мокром песке позади него уже терялась, размытая водой.

Элфрун выпрямилась и стала ждать, расправив плечи и с вызовом выставив вперед подборок. Когда до него оставалось шагов двадцать, она повелительным жестом подняла руку. К ее великому облегчению, он сразу остановился.

– Кто ты такой? – Сейчас голос был более высоким, чем обычно, но он вроде бы не дрожал. – И что ты делаешь на моей земле, непрошеный гость?

Тот согнулся в поклоне, а выпрямившись, прижал руку к сердцу.

– Я торговец, леди. Бродячий торговец.

– Почему же ты не дуешь в рог, предупреждая о своем появлении?

Нужно сказать, что она знала всех бродячих торговцев, этих закаленных в странствиях людей, упрямых и крепких, как постоянно сгибаемый ветром колючий кустарник. Они приходили к ним по дороге, идущей вдоль берега, три, четыре или даже пять раз в год. Одни и те же лица на одних и тех праздниках, снова и снова. И она была уверена, что никогда раньше не видела этого худого лица.

– Я не знал, что так близко отсюда живут люди. – Он снова склонил голову, но в его прямой осанке и открытом взгляде не было заметно униженного смирения. Когда он снова поднял голову, оказалось, что он улыбается. – Я впервые в этих краях. Пришел с берегов Линдси. – Он кивком указал на юг.