Зона ужаса - Михаил Парфенов

Коричневый снег забавно хрумкает под ногами, когда Алеша приближается к игровой площадке. Когда он, счастливый, спешит на встречу с друзьями.

Первым его замечает Костик. Повернувшись вполоборота на своем троне на вершине горки, Костя тянет к Алеше руки, показывает пальцем. «Привет, амиго!» – мысленно говорит Алеша. Больше нет нужды разговаривать вслух, они и так его слышат.

В грудь ему попадает снежок. Потом еще один.

Он безумно рад видеть их всех. Они тоже рады, он знает. Они улыбаются ему красными улыбками, окружают его… Самые лучшие на всем коричнево-белом свете друзья: Наташка, Антоха, Катька, Вадим, Костик и, конечно же, толстый-нетолстый Эдик. Они все ближе.

У его друзей белые, лишенные зрачков, глаза. Худые, голодные лица.

И, в отличие от старой Алешиной ба, у них есть зубы.

Феликс Сикорский долго готовился, ждал этой ночи. Единственной ночи в году, когда, если верить сказанному в книгах Остина Османа Спейра, А. Д. Чембли и Валентина Скавра, которым вторил и сам Алистер Кроули, можно совершить ритуал.

Сикорский был стар, его мучили запоры, подагра и еще десяток свойственных людям преклонного возраста недугов. Он понимал, что до следующего раза может не дотянуть, а потому волновался. Когда Сикорский рисовал на полу своей занюханной общажной комнатенки пентаграмму и обводил ее кругом, его руки тряслись сильнее, чем обычно, а мел то и дело выпадал из непослушных, скрюченных артритом пальцев.

Согласно указаниям, содержащимся в оригинальном англоязычном издании «Сатанинских ритуалов» мистера Говарда Стэнтона Леви, более известного как мсье Антон Шандор ЛаВэй, удостоверенных его второй и истинной дщерью Зиной Галатеей ЛаВэй, для совершения обряда требовалось также зажечь по внешнему краю колдовского круга дюжину свечей черного воска, включить запись «Сатанинской мессы» и окропить пентаграмму кровью животного.

Сикорский уже запалил свечные фитили. Едкий дым быстро наполнял помещение и легкие, вырывая из горла старика надсадный кашель, пока сам он устраивал потертую пластинку в пазах старинного граммофона. Покончив с этим делом, Феликс вооружился большим столовым ножом и подступил к клетчатой сумке-переноске с вентиляционными прорехами по бокам, в которой держал черного котенка двух месяцев от роду, специально для этой ночи купленного в ближайшем зоомагазине.

В тот миг, когда его ладонь коснулась пластиковой ручки, Сикорский услышал сердитый окрик:

– Оставь кота в покое, дурак!

Высокий брюнет в костюме того же, как пишут в плохих романах, иссиня-черного тона, что и шевелюра на его голове, вышел сзади, откуда-то из-за спины Сикорского. Строгий наряд и седина на аккуратно стриженных висках говорили вроде бы о достаточно зрелых годах незнакомца, но холеное лицо с вздернутым носом, румяные щеки, по-детски пухлые губы и ярко-зеленые, озорно поблескивающие глаза могли бы принадлежать правнуку Сикорского, кабы у того имелись потомки.

– Здравствуй, Ванюша, вот и свиделись, – ухмыльнулся брюнет, не протянув, впрочем, руки для приветствия.

– Вообще-то меня зовут Феликс, – буркнул старик. В ладони он все еще нервно тискал ставшую скользкой от пота рукоять и сейчас раздумывал над тем, как бы половчее использовать нож, чтобы проделать пару дырок в нежно-розовой коже на глотке незваного гостя.

– Ну, при крещении-то у тебя другое имя было… Впрочем, Феликс так Феликс, нам без разницы. – Мужчина, насмешливо сощурясь, смотрел на Сикорского. Он наклонил голову легким кивком, после чего ножик выпал у старика из моментально онемевших пальцев.

– Ну и вонищу ты у себя развел, старина!

Оглядевшись, незнакомец тихо кашлянул, и все свечи разом потухли. В темноте он щелкнул пальцами: люстра под потолком засияла всеми тремя лампочками. Причем одна из них уже месяц как перегорела, а еще одну старик сам, своими трясущимися руками выкрутил более года тому назад в целях экономии.

Комната была обставлена бедно: Сикорский ограничивал себя во всем, откладывая деньги на дорогие малотиражные издания таких авторов, как Блаватская, Кроули и Джон Ди. Он мало пил и почти не ел, потому в доме не было холодильника – старик просто не видел в нем смысла. В отличие от многих людей своего возраста, Феликс не следил за погодой и не смотрел ни шоу Малахова, ни «Поле чудес», так что обходился без телевизора и радио. Все более-менее ценные вещи и предметы мебели, включая кресло, шкафы, стол, стулья и даже кухонные табуретки, старик давно продал. Спал он на убогой тахте, чьи торчащие во все стороны пружины царапали его старые кости по ночам. В любую ночь, кроме этой.

Хлыщеватый брюнет обозрел печальную картину, чуть задержался равнодушным взором на пыльных томах, сложенных вдоль стен высокими, почти до потолка, стопками. Хмыкнул. Потом сделал шаг в центр комнаты и небрежно черканул носком лакированной туфли нарисованную мелом звезду:

– Вот уж не думал, что в наше время можно сыскать кретина, который верит во все эти бредни. Ха!

Феликс задрожал в бессильной ярости.

– Берите все, что вам нужно, и уходите. Сейчас же, – прошипел он вставными челюстями, а когда зеленоглазый наглец проигнорировал его требование, не выдержал и сорвался на скрипучий фальцет: – Я полицию вызову, предупреждаю!

– Кого ты лечишь, болезный, у тебя и мобилы-то нет. И взять с тебя ровным счетом нечего, не считая чахлой душонки.

– Я… у меня есть влиятельные друзья.

– Лжешь, засранец, – почти ласково молвил зеленоглазый. – Но, знаешь, этим-то ты нам и симпатичен.

Только тут Сикорский начал что-то соображать.

– Как вы сказали? «Душа»?..

– Я сказал «душонка». Если уж беретесь цитировать, то делайте это корректно. Иначе ведь столько нюансов теряется… – Юноша с седыми висками воздел изумрудные очи к потолку и вздохнул: – Ох уж мне эти Твои человечки!

– Так, значит…

– Умница! – сверкнул зрачками дьявол и рассмеялся заливистым, ребячески звонким смехом, демонстрируя идеально ровные белые зубы и чуть раздвоенный на конце язык. – Какой смышленый дедуля. Вот только, скажи мне, Ванюша… Пардон! Скажи-ка мне, Феликс, ужель в твою плешивую головенку пришла столь дурацкая мысль, что силу, подобную нашей, можно удержать в каких-то рамках? Нет, я все понимаю, но… мел?! Миль экскюз за каламбур, но, черт бы меня побрал, МЕЛ! Тебе самому-то не смешно?

– Но слова, книги…

– Не больше чем книги и слова. Их пишут и произносят невежественные лжецы. То есть вы, человечки. – Дьявол шагнул на невидимую приступку и, развернувшись к Феликсу лицом, удобно устроился в столь же невидимом сиденье, прямо в воздухе. Закинул ногу на ногу, сцепил кисти рук на колене и, небрежно покачивая туфлей на уровне пупка Сикорского, воззрился на старика сверху вниз. – Кстати, «Отцом Лжи» меня нарекли тоже люди, как всегда, приписав мне собственные слабости. Видит Бог… пардон, Всевышний, но ведь любому понятно, что, обладая такой властью, какой обладаем мы, просто незачем прибегать к мелочному обману… Мел-лочному, если позволишь. Отнюдь не я, но вы, нищие духом, от века лжете друг другу и, прежде всего, сами себе. Гоняетесь за призрачными химерами, жертвуете всем ради никому не нужных идеалов. Меняете имена, опять же, фамилии… Однако вернемся к нашим барашкам на заклание. Как говаривал старина Атти, у кого язык есть, тот и Рим может съесть. Сам-то он, впрочем, малость подавился – мортире хуманум эст. Хуманум! Как бы там ни было, а я здесь, пред тобой, как глист перед елдой. И, – он зевнул, – я готов выслушать твое предложение.