Господин судебный пристав - Александр Чиненков

Закончив говорить, он снова осмотрелся.

— Давай не будем испытывать судьбу, Кузьма? — сказал он, вздыхая. — Сядем в кабаке за столик и обо всём обстоятельно поговорим. Сегодня ни тебе, ни мне спешить некуда, проведём прилично время, я угощаю…

* * *

В кабаке Митрофана и Кузьму встретили радушно. Назар Кругляков усадил их в уголке за столик для «особых гостей» и, встретившись с выразительным взглядом Бурматова, поспешил удалиться. С улицы снова послышались крики, аплодисменты и громкие выступления ораторов.

— Вот, уже и здесь, на базаре митинг устроили, — недовольно поморщился Митрофан. — Того и гляди всей толпой нагрянут в кабак и начнут здесь горланить свои манифесты, вызывая у таких, как мы, бедолаг, несварение желудка.

— Всё это пройдёт, — вздохнул Кузьма, возвращаясь из своих раздумий. — И царь-батюшка на троне усидит, и всё вернётся в свои рамки. Не успокоятся сами, успокоят с применением силы. Так уже было в 1905 году, так будет и в нынешнем 1917-м.

— А я вот иначе думаю, — покачал скептически головой Бурматов. — На сегодняшний день всё гораздо серьёзнее.

— Ты и правда так думаешь? — спросил озабоченно Кузьма.

— Да кто его знает, — пожал плечами Митрофан. — Эту смуту кто-то тщательно подготовил и организовал. А какие эти «кто-то» преследует цели, поживём — увидим.

— Да-а-а, дела, — вздохнул Кузьма, немного расслабившись. — Я далёк от политики. Я стараюсь не обращать внимания на то, что творится вокруг и…

— Быть беде, господин Малов, вот увидишь, — ухмыльнулся Бурматов. — Скинут с трона царя — ещё полбеды. Самое страшное — то, что за этим последует.

— Скинут Николая, коронуют другого, — предположил Кузьма. — Россия не останется без царя. А кто нами потом править будет, тоже не нам с тобой решать. Кого коронуют, тот и будет. И нечего ломать над этим голову, Митрофан, всё равно на что-то повлиять мы не в состоянии.

Они принялись за графинчик с водкой, который поставил на стол официант вместе с жареной курицей и солёными огурцами.

— Есть один выход, Кузьма Прохорович, — заговорил Бурматов, заполняя стаканы водкой. — Если дело начнёт выходить за рамки, надо будет перебираться куда подальше из Верхнеудинска.

— Если начнётся что-то здесь, у нас, то же самое начнётся и везде, — сказал Кузьма. — Но ты зря паникуешь, всё хорошо будет, вот увидишь.

— Убираться отсюда надо, от греха подальше, — вздохнул Митрофан. — Да не куда-нибудь в другой город, а за границу. Ну а там, в спокойной обстановке переждать суету бушующих событий. Только вот вся беда в том, что кому мы будем там нужны с дырявыми карманами?

— Что-то я тебя не совсем понимаю, — насторожился Малов. — Лично я пока ещё не вижу никаких причин для беспокойства. А твои непонятные намёки…

— Ладно, давай о другом побеседуем, — усмехнулся Бурматов. — Ты такой огромный, а мыслишь как дитя малое, ей-богу. Ты не сердись на меня, Кузьма, но не надо жить одним днём. Лично я предпочитаю побольше думать о будущем, оценивать ситуацию нынешнюю и… Моя интуиция мне подсказывает, что дело дрянь, господин пристав, а потому… — Он не договорил и потянулся за бутылкой.

Они выпили и закусили.

— Слыхал, Сибагата Халилова в Верхнеудинск привезли, — сказал вдруг Митрофан, отламывая ножку от румяной поджаренной курицы.

— Кого? — едва не поперхнувшись, переспросил Кузьма.

— Халилова, вот кого. Его в поезде попутчики-каторжане так отделали, что едва дух не вышибли… Его сейчас в больнице содержат под охраной, а он едва дышит.

— Раз привезли, значит, суд скоро, — предположил Кузьма.

— А вот в этом я как раз и сомневаюсь, — с усмешкой возразил Бурматов. — До суда ему ещё дожить надо. Я видел Сибагата и не узнал его. Едва дышит старикашка чёртов и сам на себя не похож.

— Сдаётся мне, что он сам эту драку спровоцировал, — снова предположил Кузьма. — Не хочет гад перед судом предстать, вот и ищет любые способы уйти из жизни.

— Нет, он просто чем-то не понравился уголовникам, — высказал своё предположение Митрофан. — Поди, свой норов не к месту применил. А для ухода из жизни других способов полно, не столь болезненных… Хоть в петлю лезь, хоть грызи себе вены. Да-а-а, натворил дел «купец» Халилов. То из грязи в князи вылез, подлюга, а теперь наоборот…

Они снова выпили и закусили. Бурматов внимательно вгляделся в задумчивое лицо Малова и вкрадчиво сказал:

— Лично мне глубоко безразлична судьба этого выродка, что «заслужил», то и получит. А вот его капитал не даёт мне покоя… Он ведь так и не сознался на следствии, куда припрятал свою кубышку.

— А мне наплевать, куда этот убийца запрятал свои кровавые деньги, — помрачнев лицом, проронил Кузьма. — Они не принесли ему счастья и никому другому не принесут. Главное, что уже скоро свершится возмездие и негодяй понесёт заслуженную кару. Я откровенно порадуюсь, когда эту мразь вздёрнут на виселице!

— Да, я тебя понимаю, — вздохнул Бурматов. — Для старика Халилова любой приговор смертелен. Он, наверное, мечтает быть повешенным, чем медленно подыхать на каторге.

Кузьма слушал Митрофана, сложив перед собой на столе руки, — серьёзный, сильно взволнованный. Когда Бурматов замолчал, он так сжал кулаки, что хрустнули суставы. Трудно было определить, о чём он думал и переживал. И вдруг…

С улицы снова послышался шум. Бурматов перевёл взгляд на дверь и замер.

— Вот они и сюда заявились, — прошептал он. — Видно, замёрзли, митингуя на морозе, и решили крепеньким разговеться.

Официант подошёл к двери, отворил её и закричал:

— Господин управляющий? К нам люди идут… Много их!

Дверь распахнулась настежь. В кабак стали входить люди.

— Знаешь что, а не пойти ли нам отсюда? — вдруг предложил Митрофан. — Не знаю, как тебе, но мне что-то не нравится эта шумная компания.

— Мне тоже она не по душе, — согласился с ним Кузьма. — Раз сегодня «выходной», я проведу этот день с родителями дома…

* * *

«Митингующие» покинули кабак лишь поздно вечером. Многие из них были пьяны в стельку и едва переставляли ноги.

Пируя, они на чём свет стоит ругали царя и всю мировую буржуазию в придачу и спорили о будущем без самодержца. «Серьёзные разговоры», разбавленные водкой, квашеной капустой и солёными огурцами, становились всё горячее и горячее, а слова, перемешанные крутым трёхэтажным матом и произносимые заплетающимися языками, — всё непонятнее и злее. Митингующие готовы были прямо сейчас, немедленно совершить революцию!

Когда они разошлись, Назар Кругляков облегчённо вздохнул и запер дверь. Отпустив официантов и поваров, он прошёл в свою каморку и устало присел на кровать.

Назар обвёл хмурым взглядом стены убогого жилища и покачал головой. Уже десять лет он вынужденно прозябал в этой жалкой «берлоге», живя с надеждой на обеспеченное будущее, но… Всё рухнуло в одночасье. У Сибагата Ибрагимовича вдруг помутился разум, и он застрелил свою племянницу. Сам теперь в «остроге» дожидается суда, а его «верные слуги»…