Господин судебный пристав - Александр Чиненков

Время, проведённое в одиночной камере для особо опасных преступников, — пора раздумий и долгих ожиданий…

Сибагат Ибрагимович ждал суда. В нём ещё теплилась слабенькая надежда на чудо, хотя Аллах едва ли простит его за загубленные жизни.

Сибагат Ибрагимович ни о чем не жалел. «Так на роду написано», — считал он. Но мысль о возможной казни и смерти пугала его. «Мне ещё рано туда», — не раз говорил Халилов себе и вспоминал предсказание старой цыганки, встретившейся ему в кабаке. Тогда он был ещё бедным сапожником…

Богатство и уважение нагадала ему цыганка на картах, а еще сказала, что жизненный путь Сибагата будет долгим и тернистым, но примет он страшную трагическую смерть в глухом месте.

«Я прожил шестьдесят лет, а это уже немало. Путь мой уже можно назвать долгим и тернистым. Был богатым? Был. А теперь вот… Если судья решит казнить меня, то жизнь оборвётся трагически, в петле, на виселице, и я помру не в кругу родственников. Жизнь моя может продлиться ещё, но уже на каторге, а там… Там можно принять страшную трагическую смерть от чего угодно…»

И вдруг на него нашло-накатило. Сибагат Ибрагимович вдруг ужаснулся от мысли, какая мука его ждёт там, на каторге. Уж лучше смертная казнь! Набросят петлю на шею, вышибут табурет из-под ног, и всё! Здравствуй, ад или царство небесное! А что там, за барьером, придёт на смену жизни, можно узнать прямо сейчас.

Повинуясь какому-то необъяснимому порыву, Сибагат Ибрагимович снял рубаху и разорвал её на полосы, сплёл кручёную верёвку, сделал на конце петлю и накинул её себе на шею. «Прости меня, Всевышний, если ты есть, — думал он, привязывая конец верёвки к оконной решётке. — Оказывается, умереть не так уж и страшно…» Зажмурившись, Сибагат Ибрагимович поджал ноги и… Перед глазами пронеслась вся его жизнь, после чего наступили мрак, пустота и серость…

* * *

Когда Халилов пришёл в себя, перед ним стоял человек в белом халате и щупал его шею. Сибагат Ибрагимович глубоко вздохнул и попросил:

— О Аллах, вколи мне чего-нибудь, чтобы я умер. Я не хочу жить…

— Я не могу этого сделать, — ответил доктор. — Я здесь не для того, чтобы забирать чужие жизни.

На восстановительном лечении в тюремной больнице Халилов провёл десять дней. И всё это время он редко вставал с постели. Лечил его всё тот же доктор, которого звали Пётр Егорович.

— Долго мне ещё тут валяться? — спросил Халилов на очередном осмотре.

— Надеюсь, что скоро мы с тобой расстанемся. У тебя крепкий организм.

— А вы можете мне помочь, доктор?

Пётр Егорович сделал какую-то запись в больничной карте и посмотрел на Халилова.

— Из Иркутской тюрьмы бежать невозможно, — сказал он, подходя ближе. — Стены не проломить, решёток не перепилить.

— Но почему вы подумали, что я собираюсь бежать? — удивился Сибагат Ибрагимович.

— На твоём месте просить помощи в чём-то другом едва ли уместно. Ты считаешься чрезвычайно опасным преступником.

Халилов облизал губы и взволнованно сказал:

— А вы, господин доктор, не смогли бы мне помочь умереть?

Пётр Егорович покачал головой и сказал ровным голосом:

— Нет. Я лечу людей, а не убиваю их, запомни.

— А если я предложу вам деньги за свою смерть? Очень много денег, целое состояние!

— Нет, я не поступлюсь своими принципами ни за какие посулы.

Доктор покинул палату, и охранник занял привычное место на скрипучем стуле у кровати Халилова. «А с этим дундуком и вовсе не о чем поговорить, — покосился на его хмурое лицо Сибагат Ибрагимович. — Надо хорошенечко подумать и поискать для «своего благополучия» возможность, которую, если постараться, всегда можно найти…»

* * *

Через два дня Халилова перевели в одиночную камеру. На этот раз его обыскали очень тщательно и даже срезали пуговицы с одежды. Сибагата Ибрагимовича лишили чашки, ложки и кружки, а на двери больше не закрывалось оконце, через которое охранник из коридора вёл за ним постоянное наблюдение.

Сибагат Ибрагимович корил себя за совершённую глупость и тщетно искал причины, толкнувшие его на этот отчаянный шаг. Больше покушаться на свою жизнь он не собирался. Значит, нужно найти способ для побега. В чужом городе это, конечно, не удастся, а вот в Верхнеудинске у него осталось надёжно припрятанное состояние. И часть его он использует для обустройства побега. А ещё в родном городе остался надёжный человек, на которого всецело можно положиться.

Сибагат Ибрагимович со всех сторон взвешивал и вынашивал свой замысел. «Спокойствие! — думал он. — В своё время я проворачивал много авантюр, и большинство из них удавались. Надо только хорошо всё обдумать и найти верное решение». Халилов старался припомнить всё, и вдруг его охватило волнение: в голове возник рискованный, но вполне осуществимый план. Сибагат Ибрагимович вскочил с «лежанки» и принялся расхаживать по камере.

Ночь он провёл плохо, надежда на спасение не давала ему покоя. Проснулся Халилов от скрежета ключа в замке.

— Эй, душегуб, в дорогу собирайся, — сказал охранник раздражённо, приблизившись к кровати. — Пять минут тебе на сборы и с пожитками на выход.

— Нищему собраться только подпоясаться, — угрюмо буркнул Халилов, вставая. — А чего среди ночи? Дня для этого не хватает?!

Они вышли на тюремный двор, где арестанта дожидалась знакомая железная «карета». Сибагат Ибрагимович «путешествовал» на ней, когда его привезли в Иркутск.

…Едва тронулся поезд, Халилов огляделся. В «купе» для преступников он был не один. На верхней полке, из-под телогрейки, выглядывала чья-то лысая голова и плечо, да ещё свешивалась с полки откинутая рука, покачиваясь вместе с вагоном.

Взгляд Сибагата Ибрагимовича задержался на руке. Очень мелкая, почти женская ладонь с длинными, как у пианиста, пальцами. «Если он в нашей компании, значит, тоже преступник, — подумал он. — Наверное, вор-карманник, или…» Он увидел большие, крепкие руки, с узловатыми пальцами «соседа», дремавшего напротив, и подумал уже в другом направлении: «А этот наверняка разбойник или убийца… Или взломщик на худой конец. Вот с такими людьми теперь приходится жить бок о бок, купец Халилов… Стыдно, но приходится…»

Когда наступил рассвет, поезд ехал вдоль реки Ангары. Возле самого полотна протекали быстрые воды стремительной реки. Течение на Ангаре было настолько сильным, что река не боялась крепких сибирских морозов, которые не могли сковать её льдом. А потом начался Байкал.

В отличие от стремительной Ангары, великий Байкал был похож на огромное ледяное поле, простиравшееся за пределы видимости. Синие трещины бороздили тяжёлый лёд по всем направлениям. Когда наступала весна и лёд Байкала трескался, над озером стоял такой грохот, что уши закладывало.

Прижавшись лбом к стеклу, Сибагат Ибрагимович с грустным взглядом наблюдал, как мимо проносился извилистый берег Байкала. На малой скорости он неожиданно нырял в тоннели и так же неожиданно выныривал из них. За окном проносились скалистые обрывы, нависавшие над полотном.