Кроссворд для Слепого - Андрей Воронин

— Добрый день, Федор Филиппович! Проходи, присаживайся к столу, — хозяин кабинета протянул руку, сухую, крепкую ладонь, пожал руку Потапчука, и тот поежился от боли, пронзившей щеку. — Что это с тобой, Федор Филиппович?

— Зуб, будь он неладен, — сказал Потапчук, прикладывая ладонь к щеке.

— За здоровьем не следишь, профилактикой надо заниматься. Одними прогулками по набережной в выходные дни здоровье не поправишь.

— Да, вот теперь понимаю, что надо. Неожиданно как-то все случилось.

— Садись и слушай меня внимательно.

Потапчук сел, а генерал-лейтенант Огурцов принялся расхаживать у него за спиной.

— Тут такое дело, Федор Филиппович, я бы сказал, неприятное. Но мы с тобой профессионалы, как два хирурга. Как тебе сравненьице?

— Да-да, как хирурги, мясники чертовы, — утвердительно кивнув, произнес Потапчук и подпер правую щеку ладонью.

— А хирург, сам понимаешь, делает всякие операции, и приятного в его работе мало. Так что ты меня извини, но дерьмо разгребать вновь придется тебе.

Потапчук обернулся и посмотрел на генерал-лейтенанта. Тот стоял, прижавшись спиной к шкафу. В кабинете было довольно жарко, и Потапчук понял: его шеф пытается хоть немного охладить шею и спину.

— Вот какое дело. У меня на столе лежат бумаги, думаю, ты уже в курсе. Два журналиста, один наш, один французский, убиты при невыясненных обстоятельствах. Были бы они какими-нибудь барыгами, бог с ними, пусть себе уголовный розыск занимается, это их специфика, их материал, а тут дело пахнет политическим скандалом. Уже из посольства французского звонили, требуют разъяснений. Я, конечно, как мог успокоил их, сказал, что лучшие из лучших будут работать на этом деле, результат не замедлит себя ждать. Я ведь прав? — генерал-лейтенант обошел письменный стол, оказался напротив Потапчука, оперся руками на спинку стула и пристально посмотрел в лицо Федору Филипповичу.

— Я предполагал, что вы меня за этим и вызываете.

— У меня настоящих профессионалов лишь по пальцам можно перечесть, только на старую гвардию положиться могу. На таких, как мы с вами, все и держится. Молодая смена, конечно, растет, но у них ни опыта, ни связей, да и разворотливость не та. По-моему, — генерал быстро подошел к своему письменному столу, взял маленький листок бумаги, — Макс Фурье во Франции фигура известная. Он там какие-то программы ведет на государственном канале, что-то вроде нашего Доренко. Только он о ночной жизни больших городов программы снимает и теперь — о торговцах смертью. Ты, наверное, не помнишь уже, как шесть лет назад он о московских проститутках, бомжах, казино программу выдал, короче, оклеветал нашу страну, как мог.

— Я помню эту программу, — Потапчук оторвал ладонь от щеки, но тут же поморщился.

— Вот видишь, ты со мной согласен, — хотя генерал Потапчук со своим шефом согласен не был, но тот не дал ему вставить реплику, а выражение его лица, скорбное и пренебрежительное, воспринял как подтверждение своим словам. — В принципе, он, как и все журналисты, нам много нервов попортил, и плакать на его похоронах я не собираюсь, но плохо то, что убили его в Москве, на нашей территории. Завалили бы его где-нибудь в Гондурасе, или Ливии, или в Западной Германии, то и бог с ним. А так в Москве, в столице нашей родины… Дело приняло политический оборот, и директор сегодня на утренней встрече стучал карандашиком по столу, стучал так, что и у меня мурашки по спине побежали.

— Знаю, как это он делает, — генерал Потапчук вымученно улыбнулся.

И тут же ему захотелось сказать, что никакой Западной Германии давным-давно не существует, и не так страшен директор, как живописует генерал-майор Огурцов. Но Потапчук сдержался: к чему дразнить гусей? Да и повод был не тот, чтобы начать артачиться и качать свои права.

— А из этого, Федор Филиппович, делаем такой вывод, — генерал-лейтенант Огурцов опять подбежал к своему письменному столу, схватил лист бумаги и показал его Потапчуку. — Вот приказ, что ФСБ берет это дело к производству. Руководителем назначаетесь вы, генерал Потапчук. Я уже приказ подписал. Так что бери своих полковников, майоров и всех, кто вам понадобится. Требуется результат, причем желательно быстрый и хороший.

— Какой здесь может быть хороший результат? Оживить француза я не смогу.

— Преступники должны быть задержаны. Думаю, нам придется отчитываться по этому делу, и отчитываться серьезно. О нем не забудут, тем более что журналисты в нем увязаны, а журналисты — народ такой… Да что я тебе говорю, генерал, ты сам имеешь огромный опыт и знаешь, что это за племя. Им ведь только повод дай, так они дерьмом зальют с ног до головы и при этом будут улыбаться.

«И при этом будут правы», — подумал Потапчук, но мысль вслух не высказал.

— Не люблю я журналистов. А что пресс-конференции приходится давать, так это меня обязали. Ты же сам, Федор Филиппович, понимаешь, без этого в нашем деле ни туда ни сюда. Мы уже страна демократическая, либеральные ценности поддерживаем, будь они неладны. Помнишь, как славно было работать, когда мы были молодыми? Полная секретность, хорошо, как у бога за пазухой! Никто на тебя косо не глянет, не напишет. А что из-за бугра клевещут, так за это им деньги платят.

— Да уж, помню, — выдохнул Потапчук, понимая, что разговор закончен, тем более что уже есть приказ.

— Так что, дорогой Федор Филиппович, болеть тебе некогда, но зубы подлечи. Решай свои дела, как можешь. Зачем нам беззубый генерал? Несолидно. Вот я к стоматологу два раза в год хожу.

Потапчук сокрушенно покивал головой. Ему очень хотелось выругаться, грязно, как ругаются сантехники или водители грузовика, но он знал, никакая ругань ничего не изменит, а лишь усугубит и без того незавидное положение. Единственным утешением во всей этой ситуации была мысль, которая возникла у генерала: может быть, весь мир для него мрачен по той простой причине, что у него болит зуб, болит, не переставая. А как только он съездит к своему давнему другу, Якову Наумовичу, тогда глаза откроются, пелена спадет, и он все увидит, услышит, поймет, все станет отчетливым и прозрачным, мир станет лучше. Его раздражал пестрый галстук замдиректора ФСБ, его раздражал запах, голос заместителя.

Его сегодня раздражало все, а больше всего то, что преступлению, с которым ему придется возиться, придана политическая окраска. Сейчас это дело окажется на контроле многочисленных зарубежных журналистов, свои тоже не отстанут, станут писать в каждой газете, в каждом журнале. Да и по телевизору будут показывать его сотрудников, дом, квартиру и, естественно, портреты Макса Фурье и Сержа Максимова, которые пострадали, как скажут их коллеги, в борьбе за правое дело, хотя почему они погибли — еще очень большая загадка.

— Что это ты задумался, прямо поник весь? — услышал он голос генерал-лейтенанта Огурцова.

Потапчук тут же поднялся со своего места, передернул плечами:

— Постараюсь.