Синий взгляд Смерти. Рассвет. Часть первая - Вера Камша

– Мне ничего не нужно.

– Разве? Тогда почему ты приходишь?

– Здесь красиво. – Мэллит сошла с тропы и двинулась к воде. – Я люблю быть одна.

– Да, ты свободна, тебя трудно поймать… – Первородная идет сама! Идет к воде… – Они ускользали от меня. Оба. Но я поклялась, когда мне перестали лгать про Карла… Я обещала ему остаться в Васспарде, пока он за мной не придет. Распускались листья, я ждала, а мне говорили, он занят. Он воюет… Он бежал в Гаунау. Его убили в Занхе, ты знала об этом?

– Нет.

– Лжешь.

– Я росла в… Алате. Графиня Гирке и полковник Придд не говорят со мной о своем доме.

– У них нет дома. Брата не будет. У сестры ничего не останется.

Первородная стояла уже возле самого среза воды. Лучшего места не найти – травянистый берег и каменистое дно. Мэллит поймала взгляд, серебряный и холодный.

– Мне жаль, что граф Борн погиб.

– Тебе все равно! – Первородная резко отвернулась. – Оставь меня.

Нареченная Габриэлой смотрела на дальний валун. Ночью был ветер, он принес из сада листья и осыпал ими воду и берег. Красные на сером камне, они предвещали кровь. Рука Мэллит нырнула под плащ, готовясь высвободить молоток. Сестра первородного молчала, солнце золотило ее волосы, даруя им цвет созревших каштанов. Густые и длинные, они были уложены так, что защищали затылок и макушку.

– Ты еще здесь? – Женщина у воды обернулась, гоганни вздрогнула и крепче сжала деревянную рукоять. – Тогда слушай. Ты будешь знать почему, и ты расскажешь.

– Нет.

– Ты уйдешь, сядешь у огня со взрослыми сплетницами, захочешь их удивить и расскажешь. Не стесняйся, я буду лишь рада, если узнают, что это я отомстила. Они говорят про судьбу, про войну, про случай… А это я. Я! Запомни это.

– Да, – сказала гоганни, понимая, что видит себя. Ту, которой она бы стала, потеряв названного Альдо прежде любви. Кого бы она возненавидела? Первородного Робера, воина Дювье, нареченного Удо? А может, полковника Придда или роскошную? Или… всех?

– Ты что-то поняла, это хорошо. Очень хорошо. – Взгляд первородной впивался в лицо, и Мэллит чувствовала: безумная довольна. Она видит испуг, она не знает, что недостойная боится себя несбывшейся. – Позже я научу тебя тому, для чего сердце без надобности, а сейчас можешь идти. Я хочу побыть одна.

Ответа графиня Борн не ждала – ведь она приказала, этого довольно. Мэллит видела, как закутанная в плащ поворачивается к озеру, устремляя взгляд куда-то за серый камень с присохшим к нему жухлым листком. Она сказала все, что хотела, она больше не оглянется.

… Гоганни ударила изо всех сил. Туда, где меньше волос, чуть сзади и выше уха. Резкая боль метнулась от локтя к враз онемевшему запястью, качнулась, пытаясь уйти из-под ног, земля, но девушка устояла. Она даже успела толкнуть беззвучно оседавшую Габриэлу в спину, и та упала в воду. Вниз лицом.

Луна защищает первородного Валентина, но она не сходит на землю, а несделанного оставалось много. Мэллит не позволяла себе ни чувств, ни размышлений, ни молитв. Она была быстра и безжалостна, как ласка или куница. Бросить плащ под ноги, чтобы не осталось ненужных следов, подвернуть платье и нижние юбки, упасть на колени у кромки воды, завернуть и прижать браслетами рукава. Руки ложатся на спину упавшей, рядом на берегу молоток для мяса. Если что, придется… Не пришлось. Тело несколько раз судорожно дернулось – несильно, даже не пытаясь повернуться. Вырвалась на поверхность и вновь ушла под воду рука, и стало очень, очень тихо. Гоганни поднялась, отшагнула от воды, расправила рукава, подняла и отчистила плащ, подвесила на место колотушку. Нужно было посмотреть на мертвую, и девушка посмотрела.

Габриэла лежала недвижно, лишь колыхались, мешаясь с водорослями, рассыпавшиеся волосы, а рядом поднимал голову серый камень, словно убеждая: «Это она об меня, об меня…» Было тихо, потом озерную гладь вспорола утка. Похожие на павлиньи перья тени ложились на берег – возвращался ветер; шепот тростника становился громче, но солнце еще стояло высоко.

Удача не уходила, и обратная дорога вышла легкой, только облепляла ноги намокшая юбка, не давая забыть о той, что осталась в осени. Чуть сгустившиеся тени, знакомая ветка, доносящиеся издали голоса… Если заметят – она выходила погулять, она часто выходит, когда роскошная спит. Не заметили ни в саду, ни во дворе – значит, больная Мелхен не покидала комнат. Ненужная спальня, как и прежде, пуста, старый гардероб примет колотушку, вечером ее нужно вернуть, а вот плащ в узел и на шею, вместе с туфлями. Они почти сухие, это подол намок, но время есть, подсохнет… Открыть окно, выглянуть – внизу никого, а дорога знакома. Дрожь расписных листьев, вечерний луч на щеке, метнувшийся наискось голубь. Вот и все. Она у себя, дело сделано, за стеной спит нареченная Юлианой, часы-букет в ее комнате бьют… Четыре пополудни. Первородную найдут не скоро, и это время нужно переждать.

Мэллит разобрала постель – ведь она спит! – разделась, пристроила у печи мокрое платье, отодвинула засов в комнату роскошной и почувствовала, что мерзнет. Запоздалая дрожь становилась все сильней, а губы как-то враз пересохли. Стуча зубами, девушка добралась до ночного столика, где всегда стоял кувшин с водой, и увидела полную кружку. Сонный отвар, о котором она совсем позабыла! Еще один подарок дня удач! Она выпьет, уснет – и пусть приходят, пусть приносят свои новости, пусть видят: Мелхен спит, она больна… Она в самом деле больна.

400 год К. С. 21-й день Осенних Скал

Когда лошадь жаждет нестись карьером, лучше всего это ей и предложить. Арно бы и предложил, будь они с застоявшимся Каном вдвоем. Увы, общество гаунау располагало к сдержанности, и теньенту оставалось лишь играть поводом, отвлекая внимание жеребца. Кана тянуло в луга, благо таковые за придорожной канавой имелись, причем самые привлекательные: ровные, широкие, скачи – не хочу, хоть до далекого леса, хоть вдоль дороги.

– Шагом, – не очень искренне велел Арно, – шагом… Не на охоте.