Юрьев день - Андрей Величко

Весть об открытии богатых месторождений золота в Южной Африке достигла Санкт–Петербурга поздней осенью тысяча восемьсот восемьдесят шестого года. Отец, ясное дело, сразу вызвал меня к себе.

— Сбылось твое предчувствие, Алик, — несколько растерянно сказал он.

— Нашли в Африке золото, причем именно там, куда ты пальцем тыкал. Говорят, много, но нам–то с того что? Поэтому у меня к тебе будет просьба. Возьми карты, книги самые умные, какие найдешь, и попытайся напредчувствовать залежи где–нибудь у нас. Понятно, что под Питером ты их не отыщешь, но Сибирь–то, она вон какая большая! Деньги нужны ну просто позарез, а занимать — так это потом отдавать придется с процентами. И, если сможешь, сразу ищи месторождения побогаче, чтобы добыча быстрее окупилась.

— Хорошо, отец, я постараюсь, однако обещать пока ничего не могу. Кроме того, интуитивный поиск — это очень сложное дело. Одних карт и книг мало, нужно еще глубокое сосредоточение, а его достичь не так просто. В общем, как минимум недели две, а лучше три меня вообще никто не должен беспокоить.

— Да хоть два месяца ищи, никто тебе ничего не скажет! Обещаю. Лишь бы нашел хоть что–нибудь.

Я сделал свое заявление не просто для солидности, а сразу по трем причинам. Первая — старый сыч Победоносцев, закончив чтение лекций Николаю, вознамерился начать просвещать меня в области законоведения и даже, блин, религиоведения! Ну и слово — я его и выговорить–то смог только с третьего раза. Так что хрен вам по всей вашей высоконравственной морде, уважаемый Константин Петрович, а не задуривание неокрепших мозгов его высочества Александра Романова.

Вторая причина состояла вот в чем. Менделеев, естественно, открыл аргон почти сразу после получения денег на это дело, а недавно смог получить его достаточно для заполнения столитрового баллона под давлением девяносто атмосфер. Десяток прутков вольфрама диаметром чуть больше трех миллиметров я уже раздобыл, так что оставалось только подсоединить мощный генератор к одному из некондиционных моторов для дельтаплана, коих в мастерской валялось уже три штуки, и можно будет попробовать аргонно–дуговую сварку. Потому как мне уже довольно сильно хотелось построить себе более или менее нормальный автомобиль взамен того уродца, на котором я все лето катался в окрестностях Гатчины, а однажды даже съездил в Питер.

И, наконец, третья причина была связана с Можайским. Он наконец–то получил комплект из котла и двух двигателей, после чего быстро довел проект своего нового самолета до конца и представил его мне на утверждение. Благодаря полученному при изготовлении и испытаниях первого образца опыту, а также моим подсказкам, сейчас у Александра Федоровича получилась вполне жизнеспособная конструкция. И моя задача состояла вовсе не том, чтобы ее улучшить, скорее наоборот. Следовало убрать из нее все элементы, благодаря которым аппарат имел потенциал для развития. А потом еще ухитриться убедить в разумности своих действий Можайского! Ибо, хоть разработка и шла под грифом «секретно», я уже убедился, что в текущих условиях это нечто вроде тех противоугонных тросиков для велосипедов, что в двадцать первом веке продавались рублей за триста. То есть велосипед вроде бы и прикован, но перекусить трос ничего не стоит. И если та же английская разведка иногда о какой–то нашей технической новинке не знала, то только потому, что эти сведения ей были на фиг не нужны. Как, например, дело обстояло с подводными лодками Джевецкого. Англичанам было не до них, они интересовались гораздо более совершенными американскими лодками Холланда.

И вот, значит, когда я одним прекрасным осенним днем сидел в своем приоратском кабинете и изучал чертежи вышеописанного аэроплана, раздался условный стук в дверь, и в кабинет зашел главный канцелярист Рыбаков.

— Ваше высочество, — сказал он, — наблюдатель на башне сообщает, что сюда приближается ваш брат на велосипеде.

— Спасибо, Петр Маркелович, — кивнул я. После чего без суеты убрал чертежи в верхний ящик стола, а на его поверхности начал раскладывать тома про геологию и географические карты. Все правильно, я же в поте лица пытаюсь пробудить интуицию для возможности осуществления предвидения! Вот, значит, чтоб невзначай не спалиться, я и организовал в башне наблюдательный пост. Но что, интересно, понадобилось Николаю? Ведь отец предупредил его, что меня беспокоить нельзя. Я, кстати, уже думал над тем, под каким бы предлогом отменить этот запрет именно для брата, ибо ни к чему было от него отдаляться. А кроме того, я с удивлением заметил, что без Ники мне не только скучно, но иногда бывает даже тоскливо. Это что же, сам не заметил, как привязался к нему?

Только зайдя в кабинет, Николай заявил, что ежели я занят, то он немедленно и без всяких обид уйдет.

— Да ладно тебе! — махнул рукой я. — Это же в основном было придумано для маман и Победоносцева, а ты попал под запрет чисто за компанию. Не бойся, не помешаешь, тем более что я и так собирался устроить небольшой перерыв. В общем, рассказывай.

Оказалось, что император поручил брату изучить некий проект Победоносцева (тьфу, опять он, да что же за напасть такая!) и доложить свое мнение. Обычно подобные поручения давались нам обоим, но сейчас я был якобы занят, и отдуваться пришлось одному Николаю.

— Понимаешь, там вроде все правильно написано, — объяснил брат, — но все–таки мне кажется, что во всем этом есть что–то нехорошее. А что именно, понять не могу.

— Угу, давай бумаги сюда, почитаю, и начнем соображать вместе.

Итак, проект называется «Соображения о реформе гимназического образования». Мда, мысли отчасти здравые, но где–то я такое уже явно читал. Ба, да это же будущий знаменитый «циркуляр о кухаркиных детях»! Я быстро пролистал несколько страниц — точно, он самый. Ситуация прояснилась, и теперь следовало подумать, как обратить ее к своей пользе.

В прошлой жизни мне иногда приходилось по просьбе начальства рецензировать предложения с заводов–смежников. И что, например, делать, если очередное предложение имеет ярко выраженный даже не просто узковедомственный, а совершенно шкурный характер? Написать правду — мол, проект вредительский, а его авторы считают нас дебилами? Можно, но только надо иметь в виду, что после этого ранее нейтральные смежники станут врагами. Кроме того, для начальника это будет недвусмысленный намек, что я и его тоже не отношу к гигантам мысли, раз уж он сам не заметил явной подставы. Поэтому более разумным был несколько иной алгоритм действий.

Первым делом следовало написать, что предложение очень своевременное и вообще мы его ждали с нетерпением аки манну небесную. А потом добавить — мол, очень хорошее дело может стать просто замечательным, если в него добавить несколько несущественных пунктов. Эти самые пункты должны в идеале вывернуть смысл предложения наизнанку, но внешне они обязаны выглядеть именно как непринципиальные дополнения. Согласен, это уже высший пилотаж, но пару раз мне такое удавалось. Значит, надо попытаться повторить результат уже здесь. Итак, начнем.

— Мысли Константин Петрович высказывает вполне здравые, но до логического конца он их не доводит, в чем, по–моему, и есть главный недостаток этого документа. Действительно, среди гимназистов и студентов университетов весьма распространены революционные настроения, с этим трудно спорить. И вполне логичным выглядит предложение ограничить приток туда людей из низших классов, оставив в качестве исключения только явных гениев. Но это только одна сторона проблемы. Со второй мы с тобой прекрасно знакомы, и она заключается в том, что приличного инженера, а уж тем более ученого днем с огнем не сыщешь. Которые есть, те давно заняты. И что теперь, перекрыть дорогу всем просто способным, оставив одних гениев? Штуки три на всю Россию, это товар редкий.