Бессмертные - Джеймс Ганн

Может быть, из-за слов умирающего старика:

– Когда выдастся свободная минутка…

Свободного времени у него теперь было, как никогда, много.

Слишком много докторов, но некому лечить! Вот что сказал старик.

Абсурд. Одна из тех фраз, которые кажутся глубокомысленными благодаря некой недосказанности. Она напомнила ему о спорах с другими студентами-медиками.

В темноте он словно окунулся в больничную атмосферу, наполненную запахами анестетика и спирта. Хорошие запахи. Запахи, вызывающие благоговение. Те, кто критикует медицину, просто понятия не имеют, о чем говорят.

Он вспомнил, как стоял перед пуленепробиваемым окном общежития, глядя на то, как сносят очередной квартал города, чтобы освободить место под два новых крыла для гериатрического и акушерского отделений. Он тогда решил, что взаимосвязанные процессы разрушения и созидания никогда не прекратятся. Где-то на периферии Центра новые здания всегда будут вырастать на месте старых руин.

Сколько же кварталов уже огорожены его стенами? Сорок? Сорок пять? Он не помнил.

Должно быть, он сказал это вслух, потому что Чарли Брэнд ответил ему из-за своего стола:

– Шестьдесят и три четверти.

Брэнд был весьма странной личностью, ходячим хранилищем информации, ждущим пока в него заглянут, базой данных, готовой ответить на любой точно сформулированный вопрос. Но кое-чего ему явно недоставало: своей бесчувственностью он напоминал ожившую машину, не способную на созидание.

– А что? – спросил Хэл Мок.

– Да так, – слегка раздраженно ответил Флауэрс. – На днях я ездил на вызов – в город.

– «Так совесть трусами нас делает порой»[13], – процитировал Брэнд, не поднимая глаз от стола с планшетом, на котором он пролистывал кадры, по одному в секунду. Машина, точно машина.

– И что это значит? – вскинулся Флауэрс.

– Иногда, – задумчиво протянул Мок, – мне хочется, чтобы с парой студентов из нашей группы что-нибудь да случилось. Вроде какой-нибудь болезни – не серьезной, конечно, – или, там, сломанной ноги. Все мы знаем, что выпуститься сможет только определенное число студентов. Есть же квота. Но мы все такие здоровые, такие осторожные. Просто до отвращения. Вы только вдумайтесь. Семь мучительных, выносящих мозг лет учебы, а получение награды зависит только от правильного ответа на пару дурацких вопросов. Меня тошнит при одной мысли об этом.

Брэнд, беспокойно моргнув, сменил тему:

– Ты какую специализацию выберешь, Бен? Когда выпустишься.

– Понятия не имею, – ответил Флауэрс. – Еще не задумывался.

– А я уже выбрал. Психиатрию.

– Почему именно мозгоправ? – презрительно поинтересовался Мок.

– Простой расчет, – объяснил Брэнд. – Вероятность развития психического заболевания в этой стране составляет шестьдесят пять целых и три десятых процента. То есть практически двое из каждых трех человек в течение жизни хоть раз нуждаются в услугах психиатра. А ведь помимо этого есть еще и неврозы, болезни, спровоцированные стрессом, вроде расстройства желудка, ревматоидного артрита, астмы, язвы двенадцатиперстной кишки, гипертонии, заболеваний сердца и язвенного колита. А жизнь проще не становится. С цифрами не поспоришь.

– А что насчет гериатрии? – хитро спросил Мок. – Вероятность того, что человек когда-нибудь состарится, составляет сто процентов. Уж этот-то колодец никогда не пересохнет!

– Только до тех пор, пока эликсир не начнут производить в промышленных количествах.

– Этого никогда не будет, – заметил практичный Мок. – Они же знают, какой стороной…

Сидя в темноте, Флауэрс старательно прислушался. Что там за шум за дверью? Непонятное дребезжание и бряцание.

Он вскочил на ноги, но шум больше не повторился. Рисковать не стоило. На ощупь пробравшись в угол за дверью, он прислонился к стене и продолжил ожидание.

– Вообще-то речь идет о медицине, а не о деньгах.

– Конечно, – согласился Мок, – но и экономические факторы не менее важны. Не будешь их учитывать – не найдешь достойную работу по специальности. Ты посмотри, какой налог дерут с доходов: от пятидесяти процентов и выше. Для тех, кто зарабатывает больше ста тысяч в год, ставка – восемьдесят процентов. Как же ты собираешься платить за свой чемоданчик, оборудование и библиотеку? А ведь без них заниматься медициной невозможно. А взносы в окружное медицинское общество, в Американскую Медицинскую Ассоциацию, особые сборы?..

– Почему подоходный налог такой высокий? – требовательно спросил Флауэрс. – А оборудование такое дорогое? Почему сотни миллионов людей, лишенных должного медицинского обеспечения, обречены на медленную смерть в море канцерогенов из-за невозможности воспользоваться «прекраснейшим цветком медицины», как это называют ораторы?

– Такова плата за жизнь, – скривившись, констатировал Мок. – Платить приходится за все, что получаешь. Ты что, до сих пор этого не понял?

– Нет, – яростно отрубил Флауэрс. – Что вы имеете в виду?

Мок с опаской огляделся по сторонам.

– Я вовсе не так глуп, чтобы обсуждать это, – хитро заметил он. – Никогда не знаешь, кто может тебя услышать. Может, кто-то из студентов оставил в своем столе включенный диктофон в надежде поймать кого-нибудь на несоблюдении врачебной этики. Хотя, ладно, скажу: Мы можем стать слишком здоровыми!

– Ты спятил! – В темноте бетонной клетки Флауэрс бормотал себе под нос, медленно сползая по стене, пока не оказался на полу.

Они все ошибались, Мок, Расс, Лия и прочие, кто намекал на грязные делишки в медицине. В прежние времена их спалили бы на костре. Он видел, как доктор Кэсснер блестяще опроверг все эти намеки, проведя трехчасовую микрохирургическую операцию с виртуозным мастерством.

Сначала это была обычная операция по удалению старой артерии и пересадке новой. Лампы над головой лили на тело пожилого пациента яростный, холодный свет, не оставляющий ни малейшей тени. Ассистирующие хирурги и медсестры работали как единый механизм, что, безусловно, являлось следствием многолетних тренировок и говорило об их немалом опыте.

Несмотря на безостановочную работу кондиционеров, пот бисеринками выступал на высоком лбу доктора Кэсснера и скатывался под маску прежде, чем медсестра успевала промокнуть его стерильной салфеткой.

Но руки хирурга не замедлились ни разу. Казалось, они стали отдельным существом, живым гимном движению. Его пальцы управляли чувствительным хирургическим инструментом с уверенностью и ловкостью, не имеющими подобия во всей стране, а то и в мире. Несравненный гений.

Флауэрс зачарованно наблюдал за процессом, не замечая течения времени. Скальпели взрезали кожу с безошибочной точностью, открывая старые, вздутые артерии; ловкие уверенные пальцы разрезали их, делили надвое, брали лиофилизированный трансплантат и присоединяли здоровую молодую артерию к отростку старой; шовный аппарат тут же обрабатывал вскрытый участок антибиотиками, соединял края разреза и склеивал их быстрым, разглаживающим движением.