Любовник - Маргерит Дюрас

— Ну и пекло на улице, — говорит он. Жюдит помогают слезть со стула.

— Где ты был, Пьер? — спрашивает Клер.

— На террасе. На шоссе ни души.

В графине осталось еще немного мансанильи. Мария допивает ее.

— Мария, пожалуйста, — просит Пьер.

— Вот теперь я чувствую, что устала, — вздыхает Мария. — Это последнее, больше я не пью.

— Мы ведь не можем ехать по такой жаре, правда, Пьер? — спрашивает Клер.

Она показывает на Жюдит. Жюдит зевает.

— Нет-нет, — говорит Мария. — Ей надо немного поспать. Жюдит хнычет, она не хочет спать. Пьер берет ее на руки и несет укладывать на большой диван, который стоит в густой тени в глубине холла. Жюдит затихает. Пьер возвращается к Марии и Клер. Взгляд Клер неотступно следует за ним, обволакивает его всего, когда он подходит. Он снова усаживается на диванчик. Надо ждать, пока выспится Жюдит.

— Она уже спит, — говорит он — он обернулся и смотрит на свою дочурку.

— Мы увезли бы его во Францию, — твердит свое Мария. — Может быть, он стал бы нам другом. Как знать?

— Никогда уже мы этого не узнаем, — отвечает ей Пьер. И улыбается. — Не пей больше, Мария.

— Как же я устала, — говорит Мария — она обращается к Пьеру, — со всем на свете, кажется, можно справиться, кроме такой вот усталости. Я посплю.

Мария стала кроткой. И Пьеру привычна эта ее кротость, как было ему привычно ее тело, вся она. Он улыбается Марии.

— Это очень давняя усталость, — объясняет он, — она долго копится, она складывается из всего, абсолютно из всего. Иногда она дает о себе знать. Вот как сегодня, Мария. Да ты и сама это понимаешь.

— Мы всегда чересчур полагаемся на свои силы, — говорит Мария. — Как я буду хорошо спать.

— Ты всегда чересчур полагалась на свои силы, — уточняет Клер. Они улыбаются друг другу.

— Алкоголь, — отвечает Мария, — чего же ты хочешь. И потом эта вечная неуверенность, в которой приходится жить. Ты не можешь этого знать.

— Я и не знаю. Так можно проговорить до вечера.

— Ох, нет, — вздыхает Мария, — я посплю.

Она вытягивается на диванчике. Клер сидит напротив нее.

Пьер оборачивается, чтобы взглянуть на Жюдит.

— Как она хорошо спит, — умиляется он.

— Считается, что все можно, — говорит Мария, — но она все-таки слишком мала для подобных путешествий — так долго ехать и по такой жаре.

Она не оставила Пьеру места на диванчике. Многие туристы тоже лежат, как она. Несколько мужчин устроились прямо на полу, на плетеных ковриках. В залах тихо. Дети спят, и все говорят шепотом.

— Я увезла бы его путешествовать, мы бы много ездили, из страны в страну, — она зевает, — и мало-помалу, день за днем я видела бы, как он становится другим, как привыкает смотреть на меня, слушать меня, а потом…

Она снова зевает, потягивается и закрывает глаза.

— Ты не выпьешь больше ни капли до самого Мадрида, — говорит Пьер. — Ни капли.

— Ни капли. Обещаю. Не так уж я много выпила, чтобы…

— Чтобы что? — живо спрашивает Клер.

— Чтобы стать совсем уж болтливой. И чтобы слишком убиваться из-за потери Родриго Паэстры. Ты ведь знаешь, что это такое, я собиралась сыграть с Родриго Паэстрой, сыграть с ним интересную партию. И — нате вам, пожалуйста — игра проиграна, едва начавшись. Вот и все. Но не так я много выпила, чтобы не смириться с этим. Ох, как же я хочу спать! Я уже сплю, Клер.

Мария закрывает глаза. Где они? Она слышит голос Клер.

— Через полчасика уже можно будет разбудить Жюдит?

Пьер ничего не отвечает. И тогда Мария говорит — в последний раз:

— Если хочешь. Решай сама. А я — я бы проспала до вечера.

Пьер говорит, что сейчас позвонит в отель «Националь» в Мадриде, чтобы заказать три номера. Он понизил голос до шепота. Идет звонить. Ничего не происходит. Клер здесь, рядом. Этот вздох над Марией, этот запах сандала в воздухе — это Клер. Марии снится, что она спит.

Возвращается Пьер. Три комнаты заказаны на сегодняшнюю ночь в отеле «Националь» в Мадриде, говорит он. Некоторое время они молчат. Комнаты на сегодняшнюю ночь в Мадриде. Оба знают: едва они приедут в Мадрид, Марии опять придет охота шататься по барам и пить. Им понадобится терпение, много терпения. Они одновременно закрывают глаза — поразительно, до чего согласны все их движения. Стыд не позволяет им смотреть друг на друга в ее присутствии, даже когда она спит. И все же они друг на друга смотрят, сознавая всю невозможность этого. И снова закрывают глаза под нестерпимым гнетом не терпящего проволочек желания. Первой говорит Клер:

— Она спит.

Какой покой. Клер тихонько гладит шершавую обивку дивана. Гладит, гладит, пока ногти не начинают царапать ее. Пьер замечает это, следит за движениями руки Клер, видит, как она вдруг останавливается, отрывается, словно превозмогая боль, от дивана и бессильно падает на голубое платье.

Конечно, это она первой поднимается и выходит из их закутка. Едва уловимое движение воздуха, шуршание расправляемых юбок, эта неспешность, томность, с которой выпрямляется тело, — это может быть только женщина. Этот запах сладковатой хвои, запах духов, обретший себя на коже, только ее запах, смешавшийся с ее дыханием, ее потом, нагревшийся в складочках голубого платья, — Мария узнала бы его из тысячи.

Окутывавший Марию запах исчезает, и спадает прошелестевший над ней ветерок. Он пошел за ней. Мария открывает глаза, точно зная, что увидит. Их нет. Наконец-то.

Глаза Марии снова закрываются. Это свершится наконец. Через полчаса. Через час. И тогда поменяются роли в этой любви.

Ей хотелось бы увидеть, как это у них произойдет, чтобы ее залил тот же свет, что озарил их двоих, хотелось бы войти в это единение, которое, в сущности, завещала им она — ведь ей оно принадлежало с той поры, когда она, она, Мария открыла его в одну памятную ночь в Вероне.

Спит Мария?

В этом «парадоре», в этой обители, защищенной со всех сторон от знойного лета, есть все же лазейки, в которые лето может пробраться. Наверняка здесь есть внутренний дворик. Коридоры с бесконечными поворотами обрываются, словно замирая перед опустевшими террасами, где цветы, как и каждый день в это знойное время года, тоже замерли, поникли в ожидании вечера. Ни в коридорах, ни на террасах днем нет ни души.

Клер знает, что он идет за ней. Знает. Он уже решился. И он знает, что идет за женщиной, которую хочет, идет за ней на достаточном расстоянии, чтобы распалить ее чуть сильнее, чем следовало бы. Он — он предпочитает их такими.

Там — никого, ни души из-за убийственного зноя, навалившегося на лес и горы. Где же это произойдет — там? Клер остановилась, распаленная, как он и хотел, до предела тем, что он так и не нагнал ее, что его шаги слышны за ее спиной ровные, неспешные.