Грехи наши тяжкие - Евгений Лукин

Ничего себе свобода! Шаг влево, шаг вправо – стреляю! Не можешь быть свободным – научим, не хочешь – за ставим…

В следующий миг Власа обдало со спины ознобом – прозрел интурист: такое впечатление, что на площади собрались одни калеки – у каждого отсутствовала правая рука. И как прикажете это понимать? Очкарик сказал: правдолюбки… Иными словами, те, кто любит правду… А за пропаганду правды и добра… Господи! Неужели вот так?!

Тогда почему Арина на его вопрос о мере ответственности легкомысленно отмахнулась: дескать, никого… никогда… ни за что… Врала?

И вот ещё что озадачивало: вроде бы митинг протеста, а физиономии у всех скорее праздничные. Собравшиеся возбуждённо шушукались, словно бы предвидя нечто забавное.

Со стороны переулка к Власу приближалась девушка, издали похожая на колобок в расстёгнутой серой куртке и с крохотным автоматиком. Приблизившись, она скорее напомнила валун диаметром чуть меньше человеческого роста.

– Опоздал, правдолюбок? – с пониманием спросила смотрящая. – Ну, теперь к микрофону не прорвёшься. Раньше надо было приходить…

А у самой в глазах светилось радостное: «А-а… вот кому я сейчас амуницию сдам…»

– Скажите… – сипло взмолился Влас. – А почему они все безрукие?

– Ух ты! – восхитилась она. – Из-за границы, что ль?

Влас признался, что из-за границы.

– А как насчёт того, чтобы натурализоваться? – игриво осведомилась грандиозная дева. – У нас тут прикольно…

– Н-нет… – выдавил он. – Я на один день сюда… Вечером обратно…

– Жаль, – искренне огорчилась она. – И я, главное, не замужем! Жаль…

Откуда-то взялась ещё одна салочка – только поменьше, постройнее.

– Гля-а! – засмеялась она. – Люська инлоха подцепила! Ни на минуту оставить нельзя… Слышь, ты ей не верь! Окрутит – горя знать не будет. А я-то – иззавидуюсь…

– Почему они все безрукие? – с отчаянием повторил Влас.

– Почему все? – удивилась подошедшая. – А правдолюбки?

– Где?

– Да их просто не видно отсюда, – объяснила она. – Возле Фили кучкуются, у микрофона. А пострадальцы как раз митинг срывать пришли…

Они стояли неподалёку от динамика, и речь того, кто рыдал в микрофон, звучала поотчётливее.

– …сила правды… – удалось расслышать Власу. – … власть закона… торжество справедливости…

– Почему вы их не трогаете? – вырвалось у него.

– За что?

– Н-ну… за пропаганду… правды и добра…

Грандиозная дева пренебрежительно скривила рот и махнула свободной от автоматика рукой.

– Да врут всё… За что их трогать?

Кстати, автомат был как автомат, а автоматиком казался лишь в связи с огромными размерами придерживавшей его длани.

– Кто за то, чтобы законность и порядок к нам вернулись… – Незримый оратор повысил голос.

Толпа зашевелилась – все торопливо отстёгивали протезы.

– …поднимите руки!

И над бесчисленными головами взмыли бесчисленные культи. Лишь вдали возле бронзового шлема Фили скудно произросла рощица неповреждённых рук. Секундная пауза – и всё потонуло в хохоте, визге и свисте.

Площадь колыхнулась и померкла.

* * *

К тому времени, когда Власа привели в чувство, митинг был уже сорван: однорукие пострадальцы разошлись, у подножия бронзового Фили хмурые правдолюбки сматывали провода и разбирали трибунку, по розовато-серой брусчатке шаркали мётлы. Сам Влас полусидел-полулежал в плетёном креслице под матерчатым навесом летнего кафе, а пудовая ладошка смотрящей бережно похлопывала по щекам.

– Вроде очнулся… – услышал он. – Что ж вы все слабонервные такие?..

Слабонервным Влас не был. Видимо, сказались похмелье, недосып, многочисленные потрясения вчерашнего вечера и сегодняшнего утра, а жуткий лес воздетых культяпок явился лишь последней каплей. Теперь ко всему перечисленному добавился ещё и жгучий стыд.

– Дай ему выпить чего-нибудь! – предложила вторая салочка – та, что поменьше и постройней.

В пострадавшего влили рюмку чего-то крепкого.

– Спасибо… – просипел он, принимая более или менее достойную позу.

– Может, в больничку?

– Нет… – Влас резко выдохнул, тряхнул головой. Последнее он сделал зря: опустевшая площадь дрогнула, но, слава богу, не расплылась – вновь обрела чёткость. – Что это было?

– Митинг.

– Да я понимаю, что митинг…

Грандиозная дева с сомнением потрогала плетёное креслице и, решившись, осторожно присела напротив. Напарница её, видя такое дело, тоже отодвинула кресло и плюхнулась третьей. Оба автомата со стуком легли на круглый стол.

– Значит, так… – сказала грандиозная. – Для тех, кто не в курсе. Лет двадцать назад, когда область распалась, к власти у нас пришли правдолюбки…

– Кто они?

– Партия высшей справедливости. Обещали криминал уничтожить, коррупцию… Калёным железом выжечь. Ну и купился народ! Особенно понравилось, что за воровство будут руки рубить…

Вот оно что! Влас украдкой оглядел кафе. Свободных столиков не наблюдалось – за каждым сидели примерно по четыре понеропольца: все пожилые и все с протезами. Надо полагать, праздновали срыв митинга. На Власа поглядывали с любопытством…

– Короче, года не прошло – скинули козлов! – ликующе вместила весь рассказ в одну фразу вторая салочка.

– А теперь они, значит, снова?.. – окончательно прозревая, проговорил Влас. – В смысле – голову подымают…

Как выяснилось, к разговору их внимательно прислушивались.

– Да нет же! – вмешались с соседнего столика. – Тех правдолюбков мы ещё во время переворота поушибали. Это уже нынешнее поколение с ума сходит… – Метнул взгляд на девушек, крякнул, поправился: – Н-ну… не все, конечно… Так а что с них взять? Они ж ничего этого не видели…

– Вы его, красавицы, – посоветовал кто-то, – к памятнику жертвам справедливости сводите. Оч-чень, знаете ли, впечатляет…

– Щаз всё бросим и сводим! – огрызнулась грандиозная. – Мы ж салочки!

– Ну так из нас кого-нибудь осаль и своди… Делов-то!

– Ага! Пострадальцев осаливать! Додумался…

Спор грозил перерасти в перепалку, когда под матерчатый навес ворвался взъерошенный озирающийся Раздрай.

– Вот вы где! – вскричал он, найдя глазами Власа. – А мы там с Пелагеей Кирилловной с ума сходим! Пропал человек…

* * *

Памятник жертвам справедливости и впрямь впечатлял: что-то вроде облицованного чёрной плиткой прямоугольного надгробия, из которого вздымались белые мраморные руки с выразительно скрюченными или, напротив, растопыренными пальцами. Влас попробовал сосчитать изваянные конечности – и сбился. Примерно столько же, сколько было воздето правдолюбками на митинге – возле бронзового Фили. Во всяком случае, не больше.