Рогатый папа - Екатерина Лира

«Ей сейчас гораздо больнее», – мелькнула беспокойная мысль, когда Ирина начала в неконтролируемом приступе ярости хлестать его по щекам. Он позволил ей сделать пару ударов. Ей просто необходимо было выпустить пар, чтобы хоть на мгновение почувствовать какое-то подобие отмщения. Но когда посчитал, что она может навредить себе гораздо больше, чем ему, перехватил ее руки, завел за спину, прижимая девушку к себе.

– Дорогая моя, – зашептал он ей на ухо, чтобы, инстинктивно прислушиваясь, Ирина хоть чуть-чуть успокоилась, – скажи, а ты не боишься, что я решу, что тебя действительно эффективнее держать под гипнозом?

Все пошло не так. Я хотела услышать, что все это ложь, что никакого гипноза не было. Но первая же его реакция сказала обратное.

– Дорогая моя, – несмотря на все произошедшее, его дыхание все еще отзывалось мурашками по коже. – Скажи мне, а ты не боишься, что я решу, что тебя действительно эффективнее держать под гипнозом?

Словно делая слова весомее, по его губам скользнул раздвоенный язык, а на голове показались рога. Глаза потемнели, став нечеловечески черными.

Кажется, еще никогда я не чувствовала себя настолько униженной и раздавленной.

Словно не только он сам, но и все его тело говорило: «Вот он я. Не человек. Волшебное существо. И что ты можешь мне противопоставить? Просто смирись со своей участью».

И это вызвало новую волну злости. Да как он вообще смеет так говорить?! Смеет перечеркивать все то хорошее, что между нами было?

– О, да, – ядовито отозвалась я. – Только это тебе и остается. Ты привык, что все покупается за деньги, и, получив первый же отказ, повел себя как капризный ребенок, которому отказали в новой игрушке, потому что у него их и так уже миллион. Дети для тебя будут очередной игрушкой.

Нагицкий поджал губы, весь его вид говорил о том, что он внутренне борется с собой.

– Ирочка, я понимаю, что ты сейчас зла, рассержена… – видимо, он все же решил сменить тактику и перейти от запугиваний к уговорам.

– Да черта с два ты понимаешь, что я сейчас чувствую! – громче, чем следовало, произнесла я, снова пытаясь вырваться из его хватки. – Если бы не ты…

– Не пытайся сейчас свалить все на меня, – вновь не выдержал он. – Я знаю, что поступил подло, но неужели ты сама не понимаешь, что в наших свиданиях было из-за гипноза, а что – твоим личным выбором?

Я замолчала, пытаясь вспомнить свои ощущения, когда впервые согласилась пойти с Германом. Часть образов была словно в тумане, но наше третье свидание и то, как вечер плавно перешел в ночь, я помнила хорошо.

И то, как тогда мне искренне не хотелось, чтобы это все заканчивалось, ведь все было даже слишком идеально. Вот только, проснувшись наутро и испугавшись собственных чувств, я решила, что это надо заканчивать. Мне казалось, что еще один-два таких вечера, и я просто-напросто влюблюсь. Беззаветно, безнадежно. А затем он бросит меня, как бросал всех, с кем встречался до этого. Поэтому я решила разорвать отношения первой.

Вот только мою задумчивость мужчина, очевидно, понял как свою победу. Его губы изогнулись в удовлетворённой улыбке:

– Умница, сообразила. Не расстраивайся. Грехопадение весьма приятная штука, – его руки притянули меня к себе, его губы скользнули по моей шее.

По коже пробежали приятные мурашки. Еще чуть-чуть, и он поцелует меня, и я не смогу не ответить. А ответив – не смогу не простить, несмотря на то, что внутри все по-прежнему ныло от предательства. Сердце щемило тоской так, что хотелось самой сделать себе больно, лишь бы физическая боль затмила душевную.

– Нет, – коротко, но твердо произнесла я, отстраняясь от него.

– Ирочка…

– Нет, – повторила и качнула головой, будто ставя точку. – Неважно, лгал ли ты мне все время. Важно то, что все это началось со лжи и предательства. А на плохом фундаменте ничего хорошего не построишь.

Лицо Германа исказила настоящая мука, брови сдвинулись к переносице. На миг мне показалось, что он снова начнет угрожать подвергнуть меня гипнозу, но вместо этого мужчина сделал шаг назад.

– Хорошо. Между нами все кончено, я понял тебя, – от того, как это прозвучало в его устах, у меня перехватило спазмом горло. На глаза навернулись слезы.

Мне хотелось снова накричать на него. Залепить пощечину, кинуть в него пуантом. Что угодно, лишь бы только не слышать этот холодный тон, этот сухой приговор.

– Но… – Нагицкий, казалось, уже взял себя в руки, надевая на лицо маску отчужденности. Ни рогов, ни странного языка, даже, кажется, ростом стал чуть меньше. – Ты по-прежнему носишь моих детей. От них я отказываться не намерен. Сегодня планировалась твоя поездка к доктору. Это необходимо в любом случае. Плюс, вокруг тебя все еще слишком много странных совпадений и несчастных случаев. Я буду наблюдать за тобой.

Я заторможенно кивнула, просто потому, что говорить уже не могла.

Ощущения были такие, будто из груди вынули сердце, и теперь я вовсе не слышала, как оно бьется.

А Герман, тем временем, кивнул каким-то своим мыслям и вышел из раздевалки.

Вот и все. Все кончено.

Я медленно опустилась на колени и зарыдала. Я же сама сказала ему, что не желаю с ним отношений. Сама говорила про плохой фундамент и его предательство. Так отчего мне сейчас так плохо? Отчего у меня чувство, что это именно он меня бросил? Или это и есть боль от осознания предательства?

…Дни потекли за днями. Я чувствовала себя чертовым зомби. Репетиции, концерты, больница. Все тот же «Алмаз-мед», кто бы сомневался, куда меня отвезёт незнакомый до этого водитель, нанятый Германом.

Улыбчивый простой парень. Он представился Тимуром и говорил за нас двоих, потому что я в основном молчала.

Пару раз я пыталась задать интересующие меня вопросы, например, не знает ли он, где Антон, или где живет Герман Игнатьевич после того, как лишился дома. Один раз даже в лоб спросила, к какому виду нечисти он относится.

Но Тимур так ни разу ни на что и не ответил, он настолько ловко переводил темы, мастерски уходил от ответов, что сомнений в его нечеловеческом происхождении просто не оставалось. Так заговаривать зубы не умели, мне кажется, даже прожжённые адвокаты.

Так и проходили мои дни.

С утра я выходила из дома. Садилась в машину к Тимуру, он подвозил меня к черному входу в театр, откуда я уже спешила на репетицию.

Первое время напряжение между мной и остальными коллегами еще сохранялось. Особенно на фоне увивающейся за мной Ксюши с вдруг полностью изменившимся характером. Коллеги шарахались от собственной тени, ожидая от меня мести. Приходили не выспавшимися, плохо танцевали, ходили с синяками под глазами.

А я многозначительно на них смотрела, чтобы не расслаблялись, и улыбалась о чем-то щебетавшей над ухом Ксюше. Она была еще одним доказательством