Чертова дюжина грехов - Светлана Алешина

– Вот как? – я вскинула брови. – Но зачем?

– Нам нужен был человек, который смог бы подтвердить его алиби. Лучше, если этот человек был бы связан с телевидением или с прессой, словом, человек, которого в городе знали бы, у которого был бы определенный авторитет, которому поверили бы, понимаешь? – Я молчала. Она вздохнула и продолжила: – Прости, что заставила тебя пройти через все это. Но кто же мог знать, что ты окажешься такой любопытной? – с улыбкой закончила она.

– Значит, все это был спектакль? – не унималась я. – Вы все это подстроили? Но как? Ведь твою смерть, – я тоже не заметила, как перешла на «ты», – констатировали, разве нет? Были похороны? Вскрыли завещание?

– О, так и было, – она покивала головой. – Ты права, смерть Марианны Масри констатировали, и похоронили тело, и вскрыли ее завещание. Все это сущая правда. Но дело в том…

– Нам пора, – вмешался Эд.

– Да, идем уже, – ответила она ему, а потом посмотрела мне в глаза. – Так вот, все дело в том, что я – не Марианна Масри. И не Марина Хмурова. Я Евгения Проханова.

Я повернулась к Эду, он не смотрел на нас.

– Ты возьмешь блокнот? – спросила она. – Почитай, пока Эд меня провожает. А потом ты сможешь задать ему любые вопросы. Он ответит.

Я взяла блокнот. Она благодарно улыбнулась мне и слегка пожала руку. Ее прикосновение было теплым и приятным. Я снова заглянула ей в глаза. Что же стояло за всем этим?

– Пока, – произнесла она. – Пожелай мне удачи.

– Удачи, – откликнулась я. Странное дело, но совершенно искренне.

Эд вышел из машины, она следом за ним. Он достал из багажника сумку, потом взял ее под руку, и они вместе направились к ярко освещенному аэропорту.

Я вздохнула и покачала головой. Нет, по-прежнему все происходящее напоминало мне сон, фильм, спектакль. Я никак не могла уместить все это в своей голове и не могла свыкнуться с мыслью о том, что все это правда.

Но что же написано в блокноте? Я посмотрела на него, потом – оценивающе – на лампочку. Что ж, пожалуй, можно и почитать, правда, недолго. Исповедь? Что же за исповедь такая у этой женщины?

Я открыла блокнот на первой странице и углубилась в чтение. Написано было по-русски, довольно крупным, почти каллиграфическим почерком. Я читала, и чем дальше, тем сильнее во мне боролись два чувства – ощущение, что все это выдумка, и второе – ужас от того, что все это правда.

Конечно, не все сразу. Мери (как ее звали здесь) это прекрасно понимала. Но желание, которое теперь стало смыслом ее жизни, уже настолько поработило ее душу, что порой она буквально сходила от него с ума. Это же надо – повернуться на какой-то золотой пластине! Разве думала она когда-нибудь, что станет, подобно скупому рыцарю или Кощею Бессмертному, трястись над златом? Однако это случилось. Не сразу, правда.

Сначала были его дикие, как на египетских барельефах, слегка раскосые глаза, черные и влажные. Тогда она была молода, слишком молода, чтобы сопротивляться ему, его взглядам, его голосу, такому тягучему, коверкающему привычные для слуха слова и бормочущему что-то на непонятном, мягком, ласкающем наречии. Она не могла долго сопротивляться. Она влюбилась, как говорится, со всей силой первой страсти. Он был неправдоподобно красив пугающей, дикой красотой. Он ухаживал, дарил какие-то безделушки, цветы, водил в кино. Все, как обычно, но его глаза… Словом, они поженились.

Пожалуй, это было началом. Потом был белый пыльный город, море на горизонте, смуглые люди вокруг, палящее солнце, светлые одежды и ощущение одиночества, даже рядом с ним. Все те годы, что они жили на побережье, в большом доме, стены которого были ослепительно белыми, как его одежды. Большая семья, человек сорок, собирающаяся вместе по праздникам, которых было немало, все то же бормочущее наречие, тягучее, как золотистый мед, как солнце в этом городе в предзакатный час, наречие, которое и она стала понимать, а затем и говорить бегло, уверенно. Его отец, строгий и седобородый, в неизменных белых одеждах, смуглый, с горящими глазами, отец, с которым они виделись от силы пару раз в год. Его жены, сколько их было? Не меньше пяти. Роскошь, лень, восточные узоры на стенах.

Цвета. Синий – море и небо. Желтый – пески и золото. Белый – дома и одежды. Бронзовый – цвет их кожи. Запахи, резкие, пряные, такие же тягучие, как вся ее жизнь там. И даже его глаза, такие глубокие и черные, больше не доставляли ей удовольствия, только муки. Хотелось уехать, сбежать, вдохнуть запах прелой земли, окунуться в детство, в свежесть летнего дождя, в снег, выпавший в ноябре. Как же она ненавидела их всех!

Дети. У нее не было детей. Но он не решался жениться еще раз. Наверное, он ее и впрямь любил. Возможно. Лень, лень и роскошь. Вот и все, что она помнила теперь. А потом – его болезнь. Как гром среди ясного неба, как первый порыв свежего ветра – сильный, обещающий свободу. Да, она знала, что скоро освободится. Уедет, наконец-то уедет!

Когда он умер, она не плакала, она прятала глаза. Она боялась, что все эти чужие смуглолицые люди вокруг поймут, что она – рада. Нет, она тщательно скрывала от них свои чувства, она ведь так долго ждала!

А когда окончился траур, она просто перевела свое наследство в швейцарский банк и уехала. Даже ни с кем не простилась. Потом, спустя три месяца, написала письмо его матери. На десяти страницах, обильно обрызганных водой, она писала о том, как ей тяжело, как она любила ее сына, как его смерть потрясла ее, как она поняла, что не сможет больше находиться в том доме и в том городе и поэтому, чтобы справиться с утратой, она и уехала. Да простит ее Аллах.

Она не знала, простит ли ее Аллах, но мать ее простила. Она благословила ее и заверила, что все они здесь прекрасно понимают ее состояние, а потому ничуть не сердятся. Еще бы, подумала тогда Мери, должно быть, и она им всем там надоела хуже горькой редьки. Странная, диковатая, молчаливая русская жена.

Так началась ее настоящая жизнь, и Мери хотела взять от нее все, что только возможно. Слишком долго она ждала и слишком дорогую цену заплатила. Но не все сразу.

* * *

Итак, она путешествовала. Много и подолгу гостила в разных странах, благо с документами не было никаких проблем, впрочем, как и с деньгами. Ее муж, несмотря на то что являлся лишь тридцатым сыном своего отца, был богатым человеком, и статус его вдовы раскрывал перед нею многие двери.

Она наслаждалась такой запретной и такой желанной свободой. Она упивалась красотами чужих стран, она гуляла по улицам прекрасных городов, покупала сувениры и вообще делала все то, что обычно делают богатые туристы. Ей нравилось путешествовать. История еще со школы волновала ее воображение. История империй, погибших в считаные дни, таких некогда великих и упавших во прах, история людей, живших в этих странных городах, их мысли и чувства, их заботы, их украшения… Сколько раз она проделывала путешествия в своем воображении, сидя у окна своей спальни, обитой цветными шелками? Десятки? Сотни? Тысячи? Теперь она получила возможность увидеть все то, о чем так долго грезила. Пройтись по развалинам городов, прикоснуться к камням, которые помнили прикосновения веков, увидеть своими глазами руины и вдохнуть воздух разных океанов и материков.