Тигровая шкура, или Пробуждение Грязнова - Фридрих Незнанский

Этот гринписовский эколог озвучил практически то, о чем все это время думал и он сам, Грязнов, и на чем была выстроена формула обвинения, выдвинутая следователем прокуратуры, и Вячеслав Иванович не мог не насторожиться.

«Исключено!» — убежденно произнес Шаманин.

«Но почему?»

«Да потому, что я Безносова знаю с детства, и он за каждую зверюгу в тайге глотку готов вырвать».

«Это не довод и тем более не алиби», — резонно заметил Кричевский.

«Ну-у, положим, это у вас, в Москве, вера в человека — не довод, а у нас, слава богу, это тоже в расчет идет. И когда надо будет сказать…»

«Ты что, обиделся?» — удивился Кричевский.

«Ну, зачем же обижаться-то? Как говорится, со своим уставом в чужой монастырь не попрешь».

«Ладно уж тебе… извини».

Впервые за всю эту часть разговора послышалось характерное бульканье, все тот же негромкий стук донышка бутылки о стол и нарочито ворчливый голос Шаманина:

«Ты шарманку-то свою не забудь вырубить. Сам же говорил, кассета на исходе».

Несколько ошеломленный услышанным, Грязнов послушно, словно эти слова парашютиста были обращены к нему, выключил диктофон.

— Лихо!

В его голове, подобно программам при настройке телевизора, один за другим включались, казалось бы, давно атрофированные участки мозга, некогда отвечавшие за его профессиональные навыки, и уже полностью заработавший мозг тут же выдал несколько версий покушения на Шаманина и Кричевского, завязанных на той самой пуле от охотничьего карабина, которую, по признанию Безносова, он отдал своему соседу Виктору Тюркину. Да вот только так ли все это было на самом деле?

Тюркина с Евтеевым уже не допросить, да и на гибель этих двух мужиков можно смотреть с разных точек зрения.

Стараясь успокоиться и хоть немного собраться с мыслями, Вячеслав Иванович отпил глоток настоянного чая, невольно передернул плечами и, поднявшись с кресла, прошел к резной работы буфету, в котором держал бутылку вполне приличного армянского коньяка. Подлил в стакан с чаем несколько капель дурманяще пахнущей жидкости и снова опустился в кресло. Сел и углубился в «раскадровку» той информации, которую только что получил благодаря диктофонной записи Кричевского.

Все это требовало более серьезной обкатки, не говоря уж о дополнительной информации, на которую можно было бы опереться при разработке возникших версий, и Грязнов непроизвольно потянулся рукой к телефонной трубке. Однако прежде чем набрать номер домашнего телефона Мотченко, покосился на часы. Стрелки показывали хоть и позднее время, но все-таки на грани приличного, и он, предварительно откашлявшись, снял трубку.

— Извини, Гаврилыч, не спишь?

— Уснешь тут с вами, москвичами, — видимо, специально для всеслышащих ушей жены сказал Мотченко. — Вы и на том свете достанете.

— Это уж точно, — согласился Грязнов и перешел на более серьезный тон: — Может, уделишь пару минут? Жена не будет ругаться?

— Привыкла, — буркнул Мотченко и, видимо для пущей значимости, слегка повысил голос: — Так что у вас, товарищ генерал?

— Сам понимаешь, по пустякам звонить бы не стал, однако здесь такое дело… — и он вкратце пересказал последнюю запись на диктофоне, которую буквально за час до того, как он пошел провожать Шаманина, сделал Кричевский.

Закончив пересказ и не вдаваясь в собственные выводы по этому поводу, спросил без особого нажима в голосе:

— Ну и? Что думаешь?..

Ошарашенный услышанным, Мотченко молчал, и его, в общем-то, можно было понять. Впрочем, молчание затягивалось и Грязнов вынужден был прийти своему коллеге на помощь:

— Если не против того, чтобы выделить мне еще пару минут и выслушать мое личное мнение…

— Господи, какие, к черту, «пары минут», говорит!

— Я бы воздержался сейчас от того, чтобы тренькать об этой записи в прокуратуре, и попытался бы прояснить кое-что относительно Безносова и Виктора Тюркина.

— А Тюркин-то здесь при чем? — поначалу даже не «врубился» Мотченко, видимо полностью зациклившийся на упоминании про «Макарыча». — Его же уже похоронили давно. И, насколько мне известно, никаких претензий к. нему со стороны следствия…

— Даже не сомневаюсь, что у вашей прокуратуры и у следователя к нему никаких претензий нет, — начиная злиться, прервал Мотченко Грязнов. — Но лично мне хотелось бы знать, работал ли Тюркин на вашего Макарыча?

Осознавая в душе, что излишне повышенный тон и давление на Мотченко ни к чему хорошему не приведут, он оборвал себя и, отхлебнув дурманящего чая, уже более спокойно произнес:

— Короче так, Афанасий Гаврилыч. Если ты меня хоть немного ценишь, как сыщика…

— Господи, да о чем ты говоришь! — возмутился Мотченко. — Но здесь настолько все неожиданно и-и-и…

Он замолчал было, видимо, подыскивая наиболее нейтральное определение, как вдруг выпалил обрадованно:

— Слушай, Вячеслав Иваныч, а может, я к тебе сейчас подойду? Через пять минут у тебя буду. А? Ведь не по телефону же о таких вещах говорить?

— Принято, — согласился с ним Грязнов. — Только учти, у меня всего лишь граммов двести коньяка осталось, а буфет уже закрыт.

— Ну, об этом, положим, можешь не волноваться. Я и закуску с собой прихвачу…

Иной раз даже вечерами в постели, когда и не спалось, и не читалось, да и телевизор с его галиматьей на экране не очень-то хотелось смотреть, Грязнов начинал философствовать, размышляя о том, что же такое на самом деле память. Что же это за субстанция такая, которая возвращает тебя в давно забытое прошлое, и не просто возвращает мысленно, что еще можно было бы понять, но и возвращает человеку те навыки, которые, казалось бы, уже потеряны навсегда. Вячеслав Иванович давно не ощущал себя ни генералом милиции, ни зубром уголовного розыска, которого знал и побаивался авторитетный мир криминальной России, и уже не сомневался в том, что ему ни-ко-гда не восстановить те профессиональные навыки сыщика, которые он приобрел за годы работы в уголовном розыске. И уж тем более никогда не выдвинуть вполне реальные, обоснованные рабочие версии, от которых можно было бы плясать, как от той самой знаменитой печки.

А вот поди же ты, что делает, родимая! Стоило ему окунуться в реальное уголовное дело, — и все то, что, казалось бы, уже напрочь забыто и потеря но, не просто всколыхнулось в нем, но даже получило какой-то совершенно новый в качественном отношении импульс, и он теперь знал, точнее говоря, догадывался на каком-то подсознательном уровне, где и в каком направлении надо рыть дальше, чтобы выйти на след истинного преступника.

Впрочем, след уже был взят. Дело оставалось за малым.

Испросив у Мотченко разрешения еще разок, причем с глазу на глаз, потолковать с Сохатым, Вячеслав Иванович уже в восемь утра был в отделении милиции, и как только в оккупированный им кабинет «хозяина» ввели Губченкова, кивком отпустил милиционера и, обращаясь непосредственно к задержанному, произнес негромко: