Мужчина в полный рост - Том Вулф

«Уоллес… Уолли…» В то время как Чарли, подперев голову рукой, лежал на кровати рядом с молодой женой и мучился угрызениями совести, Уолли спал в комнате в другом крыле особняка. Сыну исполнилось шестнадцать. Чарли звал его Уолли. Только он один, для остальных парень был Уоллесом. Чарли все ждал, что мальчик окрепнет духом, что в нем проснется интерес к жизни и что для всех остальных он тоже станет Уолли, парнем что надо. Пока же этого не случилось. Уолли уже неделю прожил дома, у матери, — в массачусетской школе-интернате «Триниан» их отпустили по домам для выполнения какого-то там «самостоятельного исследования» — и приехал к отцу на три дня. Чарли опять кольнула совесть — он ведь даже не поинтересовался, что это за «исследование» такое. Чарли был благодарен сыну уже за то, что тот вообще приехал. И все же за два дня Чарли не провел с сыном и получаса, хотя обещал себе, что на этот раз они с Уолли затеют что-нибудь «стоящее». Неприятности с «ГранПланнерсБанком» съедали все время без остатка. К тому же что-то в сыне тревожило Чарли. Уолли всегда смотрел на него каким-то пустым, рассеянным взглядом. Чарли не мог понять, что значит этот взгляд — осуждение, тоску или неловкость. Для последнего у Уолли, конечно, имелись основания. Четыре года назад, когда у него, Чарли, завязались отношения с Сереной и он развелся с Мартой, в семье оставался только двенадцатилетний Уолли, Мэтти и Кэдди уже упорхнули из родительского гнезда. Что парню оставалось думать о Серене, которая была моложе его сестры? Или о сводной сестре, одиннадцатимесячной Кингсли, которая сейчас лежит в детской на третьем этаже, с очередной няней? Филиппинкой то ли пятидесяти, то ли шестидесяти лет по имени Хэйди… Хэйди, надо же! Да и Кингсли то еще имечко… Чарли все спорил с Сереной, но та настояла на своем, намереваясь придать фамилии более современное и деловое звучание — мисс Кингсли Крокер. Серена, Кингсли, Хэйди и Уолли; на третьем этаже жило еще семейство по фамилии У: повариха У Нина, ее сестра Жермен, экономка, и сын Жермен, Ци Линь.

Мать честная, прямо зверинец! И обо всем этом народе надо заботиться, кормить их, поить… Они-то сейчас дрыхнут как убитые. А ему не до сна, ему мерещатся всякие фиктивные прибыли и прочая жуть.

В доме мертвая тишина. Только и слышно что приглушенное гудение центральной системы кондиционирования. За окнами — сырая, удушливая ночь, какие нередко бывают в Джорджии. Что за концерты устраивали цикады летними ночами, когда он был еще маленьким… В ту пору Чарли легко переносил духоту — слушал звон жуков и засыпал… Серена так молода, едва ли она представляет себе жизнь без кондиционеров. Чарли снова уставился на ее бедро. Молодая жена едва слышно вздохнула — вздох донесся как будто из глубин ее сна — и шевельнула рукой, но не проснулась.

Чарли почувствовал, что ему срочно надо по малой нужде. Он осторожно откинул одеяло и медленно сел, свесив ноги. Тихонько встал и крадучись пошел по ковру; ковер был уилтонского плетения — кажется, так это назвал Рональд Вайн — и обошелся в двести двадцать пять долларов за ярд. Чарли шел, шел и вдруг — бац! — ударился большим пальцем о какую-то продолговатую штуковину идиотского деревянного стула бог знает какого там столетия, который Серена поставила у входа в ванную; снова задергало колено. Какого черта он, Чарли, крадется в темноте как какая-то мышь? Он что, не у себя дома? А все ради того, чтобы сберечь драгоценный сон этой леди двадцати восьми лет, вымотавшейся после походов по магазинам и отсидевшей себе задницу за рулем шикарного «ягуара».

И все же «робкая мышь» доковыляла до ванной и бесшумно, так, чтобы не щелкнул замок, закрыла за собой дверь. В ванной Чарли включил свет; его тут же ослепил, буквально уничтожил яркий свет множества ламп и светильников, усиленный зеркалами и мрамором. Чарли почувствовал неимоверную усталость. День только начинался, а все уже пошло насмарку. Он вперился взглядом в отражение большого лысого старика изможденного вида. Отвернул кран над одной из раковин, набрал в ладони холодной воды и сполоснул лицо. При виде воды ему еще сильнее захотелось в туалет; он подошел к унитазу, эдакой низенькой бежевой посудине модного дизайна, и помочился. Уж не означают ли эти полуночные позывы что-нибудь плохое? Вдруг простата? Или какие еще старческие недуги?

Вот что он сделает — немного почитает. Во всяком случае лучше, чем снотворное глотать. Чарли не был таким уж книголюбом; чтение перед сном обычно усыпляло его. В нагрудном кармане висевшего на двери банного халата он заметил краешек бифокальных очков — очередного свидетельства надвигающейся старости. Надев халат, Чарли вышел из ванной через другую дверь в комнату, служившую гардеробной, и включил там свет. Комната была большой, вдоль стен выстроились платяные шкафы и встроенные стенки, висели зеркала и книжные полки, сделанные, как и положено, из шикарного красного дерева, фигурного литья и стекла.

Чарли взял с полки книгу, которую давно уже собирался почитать, — «Бумажный миллионер» какого-то Роджера Шашоа, араба, принявшего британское подданство. Сев в кресло, Чарли нацепил очки, включил небольшую медную лампу, приобретенную за баснословные деньги, — Рональд Вайн раздобыл в самой Небраске! — и раскрыл книгу. Взгляд его упал на строки, написанные на суперобложке:

«В течение всей своей поразительной карьеры Роджер Шашоа преуспевал и разорялся, снова преуспевал и снова разорялся… В конце концов он отошел от дел, и, как оказалось, очень даже вовремя».

Чарли закрыл книгу и уставился на фотографию этого Роджера Шашоа… Отчаянный парень, вон какой самоуверенный вид… Хоть и араб, а ухмылка типичного британца… густая шевелюра седеет, но видно, что ни единого волоска у этого типа не выпало… на вид ему лет сорок шесть или сорок семь… Чарли снова вернулся к тексту на суперобложке:

«…Преуспевал и разорялся, снова преуспевал и разорялся…»

Положив книгу на колени, Чарли невидящим взглядом уставился на шкафы из красного дерева. Он всегда считал себя именно таким. Игроком. Не жадным хапугой, нет. Игроком, азартным человеком, рисковым парнем, которого сам процесс игры привлекает больше, чем перспектива сорвать солидный куш. А если и проиграет — черт с ним, пускай! Он простой джорджийский парень из округа Бейкер, поднялся из грязи, так что перспектива снова оказаться в грязи не больно-то его пугала. Отряхнется и начнет все сначала. Разве не так было после спада на рынке недвижимости в 1970-х?.. Так-то так, да только в те времена ему, тридцатилетнему, действительно нечего было терять, не то что сейчас… Конечно, настоящий возраст — это не то, что записано в бумажке, и все же… все же… сейчас ему шестьдесят… Эта мысль как будто придавила тяжким грузом. Чарли попытался представить себя снова в самом начале пути… без единого цента, но несдавшегося… да, несдавшегося… Представил, как каждый день придется просыпаться и являть миру свою персону без единого цента, делать вид, что не сдался на милость обстоятельств…

Чарли вжался в кресло, да так глубоко, что забеспокоился — а встанет ли потом вообще… Он сдался… В нем проснулась острая жалость к себе…

«Плевать, плевать на все!»

Чарли вскочил из кресла, как будто спасаясь от убийственной неги, вызванной жалостью к себе. Резкое движение отдалось ужасной болью в колене, голова чуть было не закружилась. Чарли поймал в зеркале собственное отражение — стоит, согнувшись, в наброшенном поверх пижамы халате, очки съехали на самый кончик носа… Он сунул очки обратно в карман, оперся ладонями о колени и наклонил голову, чтобы вызвать приток крови. Затем выпрямился и глянул в зеркало, состроив свирепую рожу. Чарли Крокер — зверь! Чарли Крокер — стихия! Послать эти шестьдесят лет куда подальше, со всеми их последствиями.