Страх. Почему мы неправильно оцениваем риски, живя в самое безопасное время в истории - Дэн Гарднер

Опрос 2005 года был разработан в том числе, чтобы попытаться понять, что происходит в головах белых мужчин. Ключевым его компонентом была серия вопросов, касавшихся базовых культурных мировоззрений респондентов. Они затрагивали основы организации человеческого общества. Должны ли люди полагаться только на себя? Нужно ли от них требовать, чтобы они делились тем, что получили? И так далее. На основании полученных результатов Кахан разделил людей на четыре категории в соответствии с их мировоззрением (эта концепция стала производной от Культурологической теории риска, совместно разработанной антропологом Мэри Дуглас и политологом Ароном Вилдавски). Кахан предложил свои термины: индивидуалисты, эгалитаристы, иерархисты и коммунитаристы.

Проанализировав данные, он выявил множество корреляций между восприятием риска и другими факторами, такими как уровень дохода и образования. При этом самые устойчивые корреляции наблюдались между восприятием риска и мировоззрением. Например, если человек относился к категории иерархистов – то есть был убежден, что люди должны занимать определенные места в социальной иерархии и уважать официальную власть, – можно было довольно точно прогнозировать, как он будет реагировать на различные риски. Аборт? Серьезный риск для здоровья женщины. Изменение климата? Не слишком серьезная угроза. Оружие? Не проблема в руках законопослушных граждан.

Кахан также обнаружил, что непропорционально большое число белых мужчин принадлежат к категории иерархистов или индивидуалистов. Как только он внес поправку на это, «эффект белого мужчины» исчез. Итак, значение имели совсем не раса и пол, а культура. Кахан подтвердил это, когда обнаружил, что даже если черные мужчины оценивали степень риска от владения огнестрельным оружием как очень высокую, те из них, кто принадлежал к категории индивидуалистов, оценили этот риск как низкий – как и белые мужчины из той же категории.

Иерархисты тоже считают риск, связанный с огнестрельным оружием, низким. Коммунитаристы и эгалитаристы, напротив, считают его очень высоким. Почему? Объяснением служат чувства и те культурологические особенности, которые их формируют. По мнению Кахана: «У людей, выросших в обществе, где уважают индивидуальность и определенные традиционные ценности, будут сформированы положительные ассоциации с оружием. Оружие будет символизировать для них личные достоинства, например умение постоять за себя, или конкретные традиционные роли, например отец как защитник и покровитель. У них сформируется соответствующее восприятие: оружие означает безопасность. Чрезмерный контроль за оружием опасен. В то время как у людей, выросших в обществе, напоминающем коммуну, отношение к оружию будет негативным. Оружие для них символизирует отсутствие взаимного доверия в сообществе. Они отрицают идею, что общественную функцию защиты могут взять на себя отдельные люди. Эгалитаристы, вместо того чтобы ценить традиционные роли, например защитника, отца, охотника, могут ассоциировать оружие с патриархатом, а значит, будут относиться к нему отрицательно». А как только мнение сформировано, к нему подтягивается вся остальная информация.

В ходе опроса, после того как респонденты оценили, насколько, по их мнению, опасно оружие, их попросили представить, что есть неопровержимые факты, доказывающие, что они ошибаются. Это изменило бы их отношение? Подавляющее большинство респондентов ответили отрицательно. Это доказывает, что отношение к оружию сформировано вовсе не тем, как люди воспринимают риск, который оно несет, а культурологическими особенностями.

Кахан подчеркивает, что результаты, полученные в ходе опроса, применимы только к США, поскольку речь шла об американской культуре. «Что думает о риске эгалитарист-американец, может сильно отличаться от того, что думает эгалитарист-француз. Например, эгалитарист-американец гораздо сильнее обеспокоен опасностью ядерной энергии, чем эгалитарист-француз». Все дело в историческом контексте, в рамках которого шло формирование культурного ландшафта. «Тема отношения к огнестрельному оружию – абсолютно американская из-за уникальной истории взаимоотношений с ним в нашей стране. Оружие было как инструментом для покорения новых территорий, так и инструментом сохранения власти на рабовладельческом юге. Это сформировало устойчивые ассоциации и превратило оружие в символ, вызывающий определенные эмоции у представителей этих культурных групп, а эмоции влияют на то, как они воспринимают риск. В других местах происходили другие исторические события, и именно они определили отношение к оружию».

В 2007 году команда исследователей под руководством Дэна Кахана провела еще один общенациональный опрос. Его темой были нанотехнологии – технологии, работающие на микроскопическом уровне. Два момента сразу бросились в глаза. Во-первых, подавляющее большинство американцев признались, что они ничего или почти ничего не знают об этих «как их там штуках». Во-вторых, на вопрос, есть ли у них собственное мнение на тему рисков и преимуществ нанотехнологий, подавляющее большинство американцев ответили утвердительно и поделились им.

Как у людей может быть собственное мнение о том, о чем они впервые услышали? Психологи бы сказали, что это исключительно эмоциональная реакция. Если респонденту нравилось звучание термина «нанотехнологии», он считал, что они характеризуются низкой степенью риска и высокой пользой. Если термин звучал пугающе, его оценивали с высокой степенью риска и низкой пользой. Как вы можете догадаться, Кахан обнаружил, что результаты подобных необъективно сформированных суждений присутствовали сплошь и рядом и они не коррелировали ни с чем.

Затем респондентам предложили ознакомиться с информацией на тему нанотехнологий – ничего, кроме сбалансированных фактов: потенциальные преимущества, потенциальные риски. После этого им вновь задали вопрос: есть ли у них свое мнение о том, насколько полезны или опасны нанотехнологии?

Многие респонденты изменили свое первоначальное мнение. «Мы предполагали, что респонденты оценят информацию, руководствуясь тем, как в их культуре воспринимают общие экологические риски», – отметил Кахан. Так и получилось. Иерархисты и индивидуалисты сконцентрировались на информации о преимуществах, и их суждения зазвучали гораздо более оптимистично: оценка пользы выросла, а степени риска снизилась. У эгалитаристов и коммунитаристов все произошло с точностью до наоборот. В результате скромного ввода информации суждения неожиданно начали коррелировать с культурологическим мировоззрением респондентов. По мнению Кахана, это самое серьезное доказательство на данный момент, что мы неосознанно фильтруем информацию о риске так, чтобы она отвечала нашим базовым представлениям об организации общества.

Исследования подобного рода только начинаются. Но уже очевидно, что человек не то идеально рациональное создание, каким он представлен в устаревших учебниках по экономике, и что он не оценивает информацию о рисках объективно и отстраненно. Он фильтрует ее, чтобы она подтверждала то, в чем он убежден. А его убеждения в значительной степени формируются под влиянием окружающих его людей и культурной среды.

В этом смысле метафора, которую я использовал в начале книги, не совсем верна. Подсознательная часть нашего мозга – это не одинокий охотник каменного века, блуждающий в городе, где он ничего не может понять. Это охотник каменного века, блуждающий в городе, где он ничего не может понять, в компании миллионов других таких же озадаченных охотников. Возможно, размеры племени сегодня немного увеличились и стало больше такси, чем львов, но прежние способы принимать решения, что считать опасным и как выживать, не изменились.